Отправлено: 22.06.10 16:38. Заголовок: Истории об Истории
История смотрит на нас со страниц школьных учебников и, если повезет с учителем, уже в юные годы становится любимейшим предметом.
Но бывает, что она остается лишь нагромождением цифр и странных действий неких будто бы бесчувственных, но героических личностей.
К счастью, это все же редко бывает. И в глубине души все мы любим Историю. Участники нашего форума относятся к ней не только с глубоким уважением, но и с большой симпатией.
Как к калейдоскопу из миллиардов судеб, событий, в которых участвовали живые люди, любившие, надеявшиеся, страдавшие, верившие во что-то…
Просто люди. Даже, если их имена оставили на морщинистом лике человечества глубокие отметины.
И это те отметины, которые хочется изучать бесконечно. Те морщинки, которые украшают и заставляют сильнее любить и глубже понимать ее Величество Историю.
Предлагаю всем желающим делиться своими историческими рассказами, зарисовками, миниатюрами, статьями и заметками.
Быть может, вас тронуло какое-то событие времен давно минувших дней и не только поразило до глубины души, но и предстало перед вашим внутренним взором живой картинкой?
Вот именно такие картинки мы и ждем и очень просим – поделитесь ими с нами. Заставьте нас, ваших читателей, разделить восторг побед и горечь поражений тех самых великих, которые благодаря вам станут просто людьми, и мы услышим стук их сердец и прерывистое дыхание, стоны, плач и смех.
А, может, окажется иначе? Может, мы увидим малоизвестных личностей, которые и были героями, только не оставили своих имен? А, может, они не были героями, а просто достойно жили? Были шутниками и балагурами и просто хорошими людьми? А разглядели их именно вы…
Правила размещения текстов.
1. Тексты не должны быть меньше 2-х страниц, набранных в редакторе Word, высотой 12 кеглей. Не должны превышать объема 10-ти страниц. 2. Выкладываются тексты непосредственно в эту тему. 3. Обязательно оформляйте «шапку», а именно: - Название - Автор - Рейтинг (от G до NC-21) - Тип (джен, гет или слеш) - Саммари (краткое описание, можно в два слова)
4. Комментарии можно выкладывать в эту же общую для всех тему.
Отправлено: 19.05.11 10:19. Заголовок: Название: Шел в атак..
Название: Шел в атаку яростный сорок третий год Автор: Нургалиев Владимир Рейтинг: PG Тип: джен Саммари: рассказ на тему второй мировой войны
Санитарные поезда
С востока на запад пустыми ползём, Обратно идём мы гружёнными, На станциях трупы военным сдаём, И, дальше идём с эшелонами.
В этом простая разгадка войны, Идёт истребленье народное, Нет Саши, Ивана на кромке земли, Убиты - но души спасённые.
В бреду повторяет бывалый сержант, Ой, мамочка, больно то как, А, ноги отрезанные так и болят, У раненых этих солдат.
8 мая 2010
Шёл 1943 год. Алексей сидел на дне окопа. Наполнял диск автомата ППШ патронами из вещмешка. Приходил в себя. Только что отгремел бой. В голове стоял звон от гранатных разрывов и бешеной стрельбы. День начался с атаки красноармейце на траншеи врага. А заканчивался контратакой немцев. На окопные позиции красноармейцев. Поле боя было сплошь устлано телами своих и чужих солдатов. Алексей никак не мог до конца отойти от боя. В глазах стояла одна и та же картина. Немцы шли на красноармейцев сначала во весь рост. Потом пригнувшись. Затем ползком. Вспоминался немецкий солдат, подползший к Алексею на расстояние броска гранаты. Алексей держал его на мушке, но приказа открывать огня не поступило. Всё было как в замедленном кино. Немец достаёт гранату, выдёргивает чеку, замахивается... В этот момент, кто-то без приказа стреляет в этого немца. Граната взрывается в его руках. И тут, как от спускового крючка, уже закипает настоящий бой. Оглушительный, нервный, беспощадный. Алексей стрелял и стрелял с автомата по фигурам немецких солдат перед собой. И остановился только тогда, когда эти фигуры больше не появлялись перед ним. Через несколько дней, в группе из трёх солдат, под управлением старшего, Алексея отправили в разведку. Ползти пришлось буквально по разлагающимся трупам. Когда взмывала осветительная ракета, приходилось замирать в том положении, в каком она тебя застала. Порой лицом к лицу с мертвецами. Это держало нервы в постоянном неимоверном напряжении. Но всё обошлось. Разведчики выдвинулись к одиноко стоящему хутору за спиной немцев. Светало. Из дома вышла хозяйка. Разведчики её окликнули. Она завела их в дом. Рассказала, что знала о немцах. Предложила разведчикам выпить и закусить. Далее всё произошло быстро, неожиданно, трудно-объяснимо. То ли алкоголь подействовал на бдительность, то ли что иное, но вся группа была захвачена немцами прямо в доме. Начались новые испытания для Алексея. Через некоторое время, он с множеством пленных красноармейцев ехал под охраной немцев в эшелоне, увозящий их на запад. В вагоне, где был Алексей, сразу организовалась инициативная группа. Заговорили о побеге. Начались прения за и против. Пока один из пленных не сказал, что если кто побежит, то он шумнёт немцам. Чем и подписал себе смертный приговор. Он сразу же был задушен. Беглецы, в темноте, один за другим выбирались из вагона на крышу. На ходу спрыгивали с уходящего в Германию поезда. Вскоре Алексей выбрался к своим. Благо, отъехать успели недалеко. Особист долго бил и мучил Алексея. Спасла Алексея полная неграмотность, и то, что не он был старшим в той группе разведчиков. Ни писать, ни читать он не умел, поэтому ничем не мог помочь особисту, требовавшего от него подписать признательные показания. Алексею довелось довоевать. С ранениями, с кровью и потом. Но выжил. Дошёл, в должности пом-комвзвода, вместе со всеми, до долгожданной Победы. Хотел и после войны остаться на службе в армии. Его даже послали учиться на командирские курсы. Но куда там. Вольница захлестнула молодого солдата. Начались нелады с дисциплиной: спиртное, девушки, элементы вольницы. Алексея отчислили с курсов. На том и закончилась военная жизнь Алексея. Началась мирная жизнь в трудах, заботах, семейных отношениях. Не родись в тот послевоенный год у Алексея сына Николая. Никогда бы не узнал и не написал бы я эту историю...
Солдатские сны
Опять начало войны, Накатит на нас этой ночью, И, снова, уснуть до зари, Не сможет солдат непорочный.
Иваны, что шли на врага, С винтовкой, лопатой сапёрной, Которым - так страшны тогда, Объятья пришлись смерти чёрной.
И, видят опять старики, Пожары и дым - пепелища, Пройдут пред глазами бои, Где, гибли их многие тысячи.
Валялся в госпиталях, Меж жизнью и смертью витая, Израненный этот солдат, О доме, в бреду вспоминая.
Всё, было на этой войне, Ведь были тогда молодыми, Любили девчонок втайне, Когда оставались живыми.
Убитый товарищ в бою, Не даст закурить самокрутку, Собою страну заслонив, Он выполнил долг не на шутку.
Года как война унесли, Гвардейских дивизий цвет, Остались одни старики, Солдаты тех огненных лет.
Отправлено: 04.08.10 15:34. Заголовок: Человек его величест..
Человек его величества Апостол NC-21 слеш Россия, 19 век. Человек его величества. Бумаги императора. Майское солнце пробивалось в кабинет через опущенные шторы. В приоткрытое окно врывался свежий ветерок. Он приносил с собой запах цветущих деревьев и моря. Министр иностранных дел Российской империи Николай Карлович Гирс нервно ходил по своему кабинету. Внезапно он остановился около приоткрытого окна и глубоко задумался, глядя перед собой. У Николая Карловича были все основания для тревоги. Дело в том, что накануне ему стало известно, что из архива министерства иностранных дел России были похищены секретные бумаги, имеющие касательство до переписки Александра 3 и австрийского императора Франца Йозефа 1. В начале своего царствования Александр 3 поддерживал тесные политические контакты с австро-венгерским двором. Был заключён и продлевался два раза «союз трёх императоров». Он целиком оправдался при разрешение Россией афганского кризиса 1885 года, зато болгарский кризис 1885-1887 годов привёл к распаду этой коалиции: Александр 3 отказался признать болгарским князем Фердинанда Кобуржского, ставленника австрийского двора. Это очень осложнило отношение Петербурга и Вены. В один из хмурых, пасмурных дней марта 1887 года в Вене в императорском дворце Хофбурге происходил такой разговор: - Мне стало известно, что Россия ищет союза с Францией – сказал Франц Иосиф, отходя от пылающего камина. - Это похоже на правду ваше величество – ответил министр иностранных дел Австрии Густав Кольноки. - Этот союз не должен быть заключён – воскликнул император. – Нужно помешать любой ценой. - Ваше величество, - ответил Кольноки, - я уже думал об этом. Если выкрасть некоторые бумаги из министерства иностранных дел России, кое-что подправить, подчистить, мы сможем помешать зарождающему4ся союзу. - Это замечательная идея! – согласился император – действуйте. Я надеюсь на вас. Министр иностранных дел двора его величества Франца Иосифа 1, Густав Кольноки, был человеком умным, и пустых обещаний не давал. Среди чиновников министерства иностранных дел России у него давно был свой человек. Звали его Немиров Антон Семёнович. На вид он был тихим, скромным, незаметным чиновником. Он и роста-то был небольшого. Но за этой невзрачностью скрывалось огромное честолюбие тщеславие и жадность. Немиров давно состоял на службе у австрийского двора. И регулярно посылал депеши для Кольноки. А от него получал приличные суммы денег. Именно к этому человеку и направил своего человека Густав Кольноки. На роль курьера он выбрал человека умного, хитрого, смелого, хорошего фехтовальщика, и очень преданного лично ему человека. Звали этого человека Йозеф Финеер. Подделав ключ к нужному сейфу, Антон Семёнович Немиров выкрал бумаги и передал их Финееру, получив за это изрядный куш. В тот же день Финеер покинул Петербург и помчался в сторону границы. Он очень спешил. Как всегда бывает в России, пропажу заметили не сразу. Один из служащих архива, заметил, что папки с бумагами стоят не в обычном порядке. Когда проверили содержимое, то оказалось, что отсутствуют бумаги, касающиеся Российско-австро-венгерских отношений. О случившемся тут же доложили Николаю Карловичу Гирсу: - К похищению причастен агент австрийского двора, - в раздумье сказал Гирс. – И какая-то шкура из наших – сердито добавил он. О пропавших бумагах доложили императору: - Найти немедленно! И похитителя, и бумаги! Бумаги вернуть! Похитителя тоже. Нам нужны его связи в архиве. Не сам же он туда проник, - приказал император. Вот, какие события предшествовали этому майскому дню. Вот, почему так встревожен был Николай Карлович Гирс. Вернувшись к столу, он позвонил в колокольчик. В кабинет тут же бесшумно вошёл его секретарь Беспалов Степан Матвеевич. Ему было на вид чуть больше сорока. Среднего роста, с волнистыми чёрными волосами и большими карими глазами. Степан Матвеевич был умён, хитёр, изобретателен, а главное всецело предан Гирсу. На деньги, отпускаемые ему Гирсом, Беспалов, как хороший коллекционер собирал людей, которые могли сообщать ценную информацию. Он всегда щедро оплачивал услуги своих осведомителей, помня пословицу: «Скупой платит дважды». Николай Карлович рассказал о происшествии в архиве и распорядился во первых через осведомителей выйти на похитителя, а во-вторых найти умного и желательно честного человека для того, чтобы бумаги у похитителя отнять. Утром следующего дня Беспалов уже стоял перед Николаем Карловичем. Он работал всю ночь и установил, что Петербург, в срочном порядке, покинул австрийский подданный Йозеф Финеер. Самое удивительное было то, что приехал он на два дня. Но он не был ни курьером, ни дипломатом Австрии. В его бумагах поездка значилась как частная. «От чего такая спешка», - подумал Беспалов. И обратный паспорт был приготовлен для Финеера заранее. - Это он везёт бумаги – вскричал Гирс. – Вы нашли человека, о котором я вас просил? - Да – ответил Беспалов. – Он ждёт вас господин министр. - Пусть скорее войдёт, - сказал Гирс. Перед Гирсом предстал молодой человек. Высокого роста, подтянутый. Светло-русые волосы были аккуратно уложены по моде того времени. Взгляд голубых глаз был открытым и смелым. Министру молодой человек понравился. Изложив суть дела Николай Карлович строго, выделяя голосом, сказал: - Вы должны догнать Финеера до границы. С бумагами он не должен её пересечь. Помолчав немного, Гирс добавил: - И без бумаг тоже. И помните, это нужно России! Получив указания Гирса, Александр Петрович Васильев вернулся домой. Дверь ему открыл крепкий мужичок с весёлыми и хитрыми глазами. При виде Александра Петровича он расплылся в радостной улыбке. Но Васильев, не дав сказать ему и слова, стал быстро отдавать приказания: - Гаврила! К утру приготовь мою шпагу, пистолеты, себе ружьё, лошадей привезёшь из императорской конюшни. Скажешь, что для меня. Там поймут. Всё делай быстро. Гаврила бросился выполнять указания Васильева, а сам Александр Петрович прошёл в свой кабинет, где долго работал. Утром Александр Петрович и его верный Гаврила покинули Петербург и отправились в погоню за Йозефом Финеером. Давайте оставим Александра Петровича и Гаврилу у Петербуржских ворот, и обратился к Йозефу Финееру. Получив бумаги, австрийский дворянин тут же покинул Петербург. Он спешил в красавицу Вену, где его с нетерпением ждал Густав Кольноки. Карета легко катилась по ровной дороги. Светило солнце, пели птицы. Вся природа переливалась в ярких цветах и чудесных голосах. Развалившись на подушках Йозеф, насвистывал один из вальсов Штрауса. Только поздним вечером карета остановилась на постоялом дворе. Йозеф Финеер оказался в маленькой комнатке с узкой кроваткой, маленькой тумбочкой и старым столом, на котором горела свеча. В углу стояла почерневшая от времени табуретка. На ужин австрийцу предложили пшённую кашу и стакан молока. Подумав об австрийской кухне и о том, что это всё скоро кончится, Йозеф поморщился и съел ужин. С большим наслаждение он растянулся на кровать и погасил свечу. Он уже погружался в сон, когда из ближнего угла раздался скрежет, а потом шорох и писк. Найдя на ощупь ботинок, Йозеф запустил его в угол, из которого доносился шум. На какое-то время писк и возня прекратились. Йозеф повернулся на другой бок и думал, что уже заснёт, но тут скрежет послышался из другого угла. Йозеф, на ощупь с трудом зажёг свечу и обошёл комнату, громко топая босыми ногами. Затем он поставил свечу у изголовья кровати, завернулся в одеяло и, закрыв голову подушкой, наконец-то уснул. Проснувшись утром, Йозеф решил поесть. На завтрак ему предложили капусту, чёрный хлеб и водку. Первое он съел, правда, с трудом, но вот выпить водку, это было выше его сил и он ограничился лишь стаканом простой воды. «Скорее, скорее в Вену» - думал Йозеф, садясь в карету. Но вскоре австриец убедился, что чёрный хлеб с капустой – это мелочь по сравнению с тем, что ждало его впереди. Через полчаса пути солнце начало скрываться за тучами. Небо потемнело, подул сильный ветер. Вдалеке послышался раскат грома. Пошёл сильный ливень. На протяжении нескольких десятков вёрст спрятаться было некуда. Под сильным ливнем земля стала разбухать. Копыта лошадей и колёса кареты стали завязать в грязи. Лошади стали идти всё медленнее и медленнее, пока вовсе не остановились. Отчаянно ругаясь, кучер Курт пытался вытащить лошадей из грязи на траву. Подойдя к карете, Курт дрожащим голосом сказал: - Карета застряла, гэрр Финеер, надо её подтолкнуть. Выходя из кареты, Йозеф встал сапогами в грязь. Она облепила ему их, и австрийцу стало сложнее ходить. Он страшно рассердился и закричал: - Проклятая еда! Проклятые дороги! Проклятые сапоги! Болото! Вся эта Россия – болото! Йозеф пытался везти лошадей, а Курт пытался толкать карету. Наконец после долгих стараний они вытолкали карету с лошадьми на пригорок, где не было грязи, и росла трава и ели. Тем временем дождь кончился, и даже выглянуло солнце. Австрийцы решили развести костёр и просушить одежду. Они стали ломать ветки, как вдруг Финеер вскрикнул. Он уколол руку об хвою: - Ёлки эти проклятые! – Закричал он. Наконец заиграло пламя костра. Йозеф согрелся, и его настроение улучшилось. Так, что к следующему постоялому двору он приехал не такой злой, как мог бы быть. После обеда Финеер изъявил желание помыться, на что хозяин постоялого двора предложил посетить его баню. Йозеф не знал, что такое баня и согласился. После он понял, что это было сделано зря. Йозеф зашёл в баню. В течении тридцати минут из неё раздавались крики и возгласы. После наступила тишина. Иван – так звали хозяина постоялого двора, вынес Финеера на руках и положил на землю. К нему подбежал Курт и на ломаном русском языке спросил: - Что ты сделал? - Хилый твой барин – ответил Иван. – Неси воды. Покойник – сказал Иван сам себе. Тем временем Курт принёс воду: - Вот, сюда лей – сказал Иван, показывая австрийцу на грудь. Почувствовав холодную воду, Финеер вскочил, схватил дубину лежащую рядом с ним и кинулся на Ивана: - Ты что! Ошалел барин! – Крикнул Иван убегая. Это происшествие заставило Финеера провести на постоялом дворе два дня вместо одного. Он пил квас и ел булочки испечённые женой Ивана специально для него. За это время дороги подсохли. Лето вступало в свои права и становилось жарко. Через два дня Йозеф и Курт покинули постоялый двор. Сидя в карете и уплетая булочки, которые дала ему с собой в дорогу жена Ивана, Финеер думал: «В России, проклятые дороги, проклятая погода, проклятые ёлки, проклятая еда, но очень гостеприимный народ. Еда тоже может быть хорошей», - подумал Финеер, отправляя в рот очередную булочку жены Ивана. К вечеру Финеер благополучно добрался до постоялого двора близь города Рига. «Удача снова вернулась ко мне», - думал Финеер. Но уже на самом постоялом дворе случилось несчастье. Колесо сошло с оси и покатилось само куда-то. Курт бросив вожжи, бросился за ним. Курт кленя всё тащил колесо назад. Йозеф вышел из кареты. Ему показалось, что всё. Вся русская природа и земля стояли против него. Ему казалось, что какие-то невидимые силы держали его за сапоги, а теперь за колесо. Он сел на завалинку и безучастно глядел, как Курт договаривается с хозяином постоялого двора о починке колеса. Затем Финеер медленно встал и побрёл в свою комнату. Он даже не обратил внимания, что она была чистая, аккуратная. На окнах висели белые занавески, а на столе лежали белые салфетки. Австриец упал в кресло и глубоко задумался. Он даже отказался от ужина состоящего из пудинга и киселя с взбитыми сливками, и эти лакомства достались Курту. Йозеф просидел весь день в кресле, даже сон не пришёл к нему. Отчаянье брало верх. Но утром Курт уговорил позавтракать своего хозяина. В сарай, где стояла поломанная карета, пришли три мужичка с инструментами. Они достали трубки, набили их табачком, и стали вести неспешные, беседы потягивая дым. Сдерживая закипающий гнев, Финеер подошёл к мужикам. На замечание Йозефа, на то, что он очень спешит, первый мужик ответил: - Эх, барин, куда торопиться. Поспешишь, людей насмешишь. Второй мужик, почесав затылок, поддержал первого: - Тиши едешь, дальше будешь. Третий, затянув трубочку, сказал: - Не лезьте вы барин поперед батьки в пекла. Йозеф стал страшно ругаться, мешая русские и немецкие слова. - Что ты барин так кипишь? – сказал первый мужик, и они пошли ремонтировать колесо. Целый час мужики ремонтировали колесо. Ещё час мальчик чистил лошадей, а Курт в это время чистил карету и перекладывал багаж. Затем австрийцы пили кофе и лишь через три часа тронулись в путь. Два следующих дня для австрийцев прошли хорошо. Дороги и еда в этой части Российской империи были хорошими. Погода стояла замечательная, всё было хорошо. На исходе второго дня австрийцы приехали на постоялый двор. Йозеф поужинал и лёг спать. Проснувшись утром, он почувствовал страшную зубную боль. Пришлось послать в ближайший город за врачом. «Боже мой», - думал Финеер. «Почему мне так навезет. Неизвестно когда эти Азиаты привезут врача, а если привезут, неизвестно, что это будет за врач. Боже мой, почему я не дома». Боль становилась всё сильнее. В это время в дверь постучали, и вошла хозяйка дома с катушкой ниток: - Барин, мочи нет смотреть, как вы страдаете – сказала она. – Привяжите одним концом нитку к зубу, а другим концом к ручке двери и пусть ваш слуга откроет дверь. - Почему слуга! Какая дверь! – закричал, выйдя из себя Йозеф. – Доктора, скорее доктора! – и он снова стал метаться по комнате и повторять: - Варварский народ! Варварская страна! Наконец приехал врач: - Что у вас болит? – спросил он высоким, резким голосом. Он долго рассматривал зуб. Зачем-то посмотрел глаза, уши. Но Финеер выйдя из себя, стал кричать: - Да у меня болит зуб. Вырвете мне его! - Успокойтесь, - сказал врач. – Сейчас всё сделаю – подошедший сзади хозяин постоялого двора, как тисками сжал голову Йозефа. - Выпейте это лекарство – сказал врач. И протянул Финееру стакан с какой-то зеленоватой жидкостью. - Откройте рот – снова сказал врач. И Йозеф почувствовал, что у него пытаются вынуть челюсть, но в следующую минуту наступило облегчение. Финеер плохо помнил, как заплатил врачу, как врач вышел. Йозеф вдруг почувствовал, что хочет спать, и повалился на кровать. Финеер проснулся, от дуновения лёгкого ветерка. Он долго не мог понять, что за человек спит в кресле и почему он на кровати одетый. Лишь через минуту он вспомнил, что у него болел зуб. Он дотронулся до щеки. Зуба не было, и боли Йозеф не почувствовал. Взглянув в кресло Йозеф признал в спящем своего слугу – Курта. «Что же я здесь лежу? Меня ждёт в Вене сам император. Быстрее, быстрее вперёд». - Курт вставай. Сегодня мы должны уехать с этого постоялого двора. В шесть часов вечера австрийцы тронулись в путь. Чтобы было легче ехать, Финеер купил у хозяина постоялого двора два фонаря. Один повесили с внешней стороны, а другой внутри. Отдохнувшие лошади бежали быстро. Курт внимательно смотрел вперёд, что бы не сломать колесо. «Я не позволю обстоятельства взять над собой верх», - думал Финеер. «Переписка императоров у меня и клянусь честью, я доставлю её по назначению». У Курта в это время были свои мысли: «Господи» - молился он. «Лишь бы не отвалилось колесо. Лишь бы не было ямы. Помоги выбраться». Так с различными мыслями, но с верою в бога, они ехали по разбитым дорогам Российской империи, природа которой казалось сама, борется с похитителями бумаг Александра 3. В полночь, без происшествий карета Йозефа Финеера въехала на постоялый двор близь города Варшавы. Усталые австрийцы легли спать. Утром они встали рано. Йозеф решил за день преодолеть последний отрезок расстояния. Позавтракав, собрав багаж, он уже в девять утра покинул постоялый двор. Весь день без остановок и отдыха они ехали в сторону австрийской границы. В этот день светило солнце. Было тепло. Лишь к вечеру усталые путники достигли постоялого двора. Йозеф вышел из кареты и спросил у хозяина: - До границы далеко? - Как же барин. Вот она граница. Через десять километров река Варта. За ней и Австрия. - Хорошо – ответил Финеер. – Курт в последний раз переночуем здесь, а завтра уже будем жома. Вели подавать ужин – и Йозеф напевая австрийскую песенку, пошёл в комнату. «Вот», - думал он, «Удача улыбается мне вновь. Завтра я буду дома». Теперь настала пора вернуться к нашим главным героям. Лошади из конюшни его императорского величества Александра 3 были сильные, сытые, хорошо отдохнувшие. Так, что Александр Петрович и его верный Гаврила покрыли за первый день довольно-то большое расстояние. За весь день они остановились только один раз, на каком-то постоялом дворе. Дав лошадям отдохнуть и пообедав, друзья вновь тронулись дальше. Первые сведения об австрийцах Александр Петрович узнал на постоялом дворе, у Ивана. Хозяин рассказал, что несколько дней назад к нему приезжали какие-то австрийцы. Одного из них Иван выпарил в бане, да так, что бедняге стало плохо и это заставило задержаться австрийцев ещё на один день. На ужин Александра подчевали знаменитыми булочками жены Ивана. На утро Александр потребовал подать ему свежих лошадей. На, что Иван ответил: - Свежих лошадей нет. Тогда Васильев извлёк из кармана письмо и ткнул в лицо Ивану: - Прочти – сказал Александр. Прочтя письмо, Иван ничего не понял но, увидев в конце подпись императора и сургучную печать с двуглавым орлом, он побледнел, его прошиб пот. После нескольких минут шока он вымолвил: - Лошади будут. Утром Иван низко кланялся Васильеву. И уверял того, что лошади сыты и готовы продолжать путь: - Я, лично засыпал им с вечера овса, - говорил он. Даже не смотря, на то, что Александр выезжал в пять утра, он получил горячий завтрак и даже горячий кофе. После завтрака друзья тронулись в путь. Отмеряя вёрсты российского бездорожья бешеным галопом, Васильев думал: «Хорошо, что я взял у Гирса письмо императора. Без него и никогда бы не пробил русскую леность». «Видно Александр Петрович стал больше человеком, если сам государь император даёт ему поручения» - думал Гаврила, едва поспевая на своей кобыле за быстрым конём Александра. К вечеру второго дня друзья приехали на постоялый двор близь города Рига. На этом постоялом дворе конь Васильева пал. - Что-то много пакостей на мой постоялый двор – запричитал хозяин, увидев падшую лошадь. - У вас сударь вот конь пал, а перед вами у какого-то немца, колесо от кареты отвалилось. Шуму-то было. Ели спровадили. - Когда это было? – спросил Васильев. - Да вот, пару дней назад – ответил хозяин. - Падай нам ужин голубчик и завтра к утру у нас должны быть свежие лошади. - Не извольте гневаться сударь. Ужин подам, а лошадей нет. - Как это нет! – пробасил Гаврила – экий плут. Вот в конюшне. Я вижу лошадь. - Это лошадь моего постояльца. Господина поручика лейб-гусарского полка – низко кланяясь, ответил хозяин. Внимательно глядя на хозяина, Васильев произнёс: - Милейший, подайте нам хотя бы ужин. После ужина Васильев спустился в конюшню и осмотрел лошадь, запросто переговариваясь с конюхом. Вскоре он и Гаврила спали в своих комнатах сном праведников и не видели ни каких снов. Ранив утром, когда заря окрасила горизонт, Александр разбудил хозяина. - Милейший – сказал он, подавая ему бумагу, исписанную своим убористым аккуратным почерком. – Я забираю лошадь господина гусара, для службы царю и Отечеству. И не удостоив взглядом оторопелого и растерянного хозяина, Васильев решительным шагом вышел из комнаты. Через несколько минут он, и Гаврила продолжали свой путь к Варшаве. Погода была прекрасная, дорога была хорошая, лошади были сильные, воля Васильева была несгибаемая, и потому они проделали путь до постоялого двора близь города Ольштына в два раза быстрее, чем это сделал Финеер. У Александра было чувство, что он вот-вот настигнет Йозефа, и это придавало ему больше сил, и потому он летел как стрела, чего нельзя сказать о Гавриле. Он держался из последних сил, но на постоялом дворе конюхам пришлось снимать его с лошади. Устроив Гаврилу отдыхать, Васильев спустился вниз. Хозяин постоялого двора предложил ему ужин. Александр с явным аппетитом уплетал кашу и капусту. Хозяин смотрел на него и улыбался: - Вот барин, что значит русский человек. Перед вами, австриец тут был один. Так ему и каша не нравилась, и капуста была плохая, и зуб очень болел. - Когда же сей неблагодарный, покинул вас – спросил Васильев, стараясь не выдавать охватившего его волнение. - Да не далече, как вчера вечером – ответил хозяин. «Он изнежен. Он не привык к нашим дорогам, к нашей пище и у него, конечно же болит десна. Я обязательно догоню его» - с этой мыслью Александр пошёл спать. Рано утром. Васильев и Гаврила выспавшиеся, после сытного завтрака двинулись в путь. Теперь их окрыляла уверенность, что они скоро настигнут австрийцев. Путешествие до следующего постоялого двора прошло без происшествий, только в одном друзьям не хотели давать лошадей. Тогда Александр вновь воспользовался своим магическим письмом с подписью государя и хозяин дал Васильеву лошадей и ещё долго уверял его, что он добрый слуга его величества. К вечеру друзья достигли постоялого двора близь города Варшавы. - Не проезжал ли здесь австриец – спросил Александр. - Как же. Сегодня утром уехал. - Спасибо – сказал Васильев, пришпоривая лошадей. - Постойте барин, вы куда? - Завтра утром Финеер покинет пределы Российской империи и тогда мы пропали. Нужно догнать его. - И вы поедите ночью – спросил Гаврила. - Да, мой друг – ответил Александр – за мной! И друзья тронулись в путь. Дорогу освещала им луна. Всю ночь наши герои неслись по дороге. К утру, они въехали на пригорок и остановились: - Смотри Гаврила. Видишь этот постоялый двор. И видишь карета, уходит с постоялого двора. А вон там, в вдалеке видишь синюю полоску. Это река Варта, а за ней Австрия. Йозеф не должен пересечь реку – сказал Васильев. - Ну, тогда вперёд, барин – сказал Гаврила. И друзья с пригорка понеслись вниз за каретой. Карета спокойно ехала по дороге. Йозеф сидел внутри и предвкушал триумф. Курт сидя на козлах, тоже надеялся на скорое окончание их бед, но подстёгивал лошадей, желая скорее покинуть Россию. Через полчаса Курт радостно закричал: - Мост! Мост впереди. «Наконец-то», - подумал Йозеф. «Все мои страдания закончились. Скоро я буду дома». Но не успел он об это подумать, как услышал позади кареты топот лошадиных копыт. Финеер высунулся и взглянул назад: - Дьявол! – закричал он – это люди императора. Курт быстрее, быстрее Курт! Позади скакавшие всадники были наши герои. Они нагоняли карету. И вот перед самым мостом лошадь Васильева опередила весь экипаж и встала перед лошадьми австрийцев. Карета остановилась. Курт слез с козел и достал кинжал, но его остановил страшный удар по голове. Это Гаврила поднял с земли большую дубину и ударил австрийца. Тем временем Александр слез с лошади и обнажил шпагу. Финеер, в свою очередь вылез из кареты и тоже обнажил шпагу. Соперники встали в стойки. Начался бой. Первые несколько минут враги присматривались друг к другу. Затем Йозеф начал атаку. Александр отбивался. Но один из выпадов не успел парировать, и шпага австрийца пронзила ему правое плечо. Васильев наклонился вперёд. Но, собрав последние силы, он выпрямился. Переложив шпагу из правой руки в левую он хладнокровно произнёс: - К бою!!! Затем он начал атаку. Шпага Финеера не поспевала за шпагой русского дворянина, и вскоре он пропустил страшный удар. Шпага Саши пронзила грудь Йозефа. Австриец упал на спину. Александр Петрович убрал шпагу назад в ножны и наклонился над раненым. Во внутреннем кармане его камзола он нашёл необходимые бумаги. Затем подняв австрийца со словами: - Вон с земли русской – Александр Петрович Васильев бросил австрийца в Варту. Та же участь постигла и Курта. Затем друзья сели на лошадей и поехали к постоялому двору, где останавливался Йозеф Финеер. Друзья остались там до следующего утра. Жена хозяина перевязала Васильеву его плечо. Рана оказалась не опасной. Друзья поужинали и легли спать. После долгой погони было приятно выспаться в тёплой кровати с чувством выполненного долга. Йозефа и Курта полуживых выловили на австрийском берегу. Только через месяц австрийцы ни с чем вернулись в Вену. Когда Густав Кольноки узнал о провале он пришёл в бешенство. Он кричал, размахивал руками и был в не себя от злости. Он чуть было собственными руками не задушил Финеера. Но, выпив стакан вина, министр иностранных дел Австрии пришёл в себя и стал думать, что он скажет императору. Император пришёл в негодование, когда узнал о случившемся. Он понял, что если Россия и Франция подпишут договор о союзе, это будет конец для Австрии. А, что же Йозеф. Австриец вместе со своим слугой был отлучен от двора и отправлен в деревню. Там они с Куртом жили в маленьком домике и с ужасом вспоминали всё, что с ними произошло в России. Йозеф всегда говорил по этому поводу только одно: «Проклятая страна». Через два дня отдохнув, и оправившись от ранения, Александр и Гаврила отправились назад в Петербург. Они ехали не спеша. Была середина июля, стояла невыносимая жара и друзья, не спеша, рысью ехали домой. Лошадей они не загоняли. На постоялом дворе близь города Рига они вернули лошадь, которая принадлежала поручику лейб-гусарского полка и купив другую двинулись дальше. Через десять дней друзья были в Петербурге. На следующий день, Васильев отправился к Беспалову. Степан Матвеевич очень обрадовался, увидев Александра Петровича, и ещё больше обрадовался, узнав, что бумаги перехвачены. - Пойдёмте, пойдёмте к Николаю Карловичу, он давно ждёт вас – и Беспалов с Васильевым отправились вверх по лестнице в кабинет Николая Карловича. Увидев Александра Петровича, Гирс очень обрадовался. Забрав у него бумаги, Гирс попросил Васильева, подождать здесь, а сам пошёл к императору. Александр 3 сидел у себя в кабинете и что-то писал. Когда вошёл Николай Карлович император не удержался и да же вскочил со своего места. - Ну, что. Нашли. - Вот они ваше величество – произнёс Николай Карлович, подавая императору папку. - Наконец-то – произнёс довольно император. – Позовите сюда этого человека. Я желаю лично поблагодарить его. Гирс удалился. Через несколько минут он вернулся с Васильевым. Увидев императора, Александр Петрович застыл: - Кланяйся – процедил сквозь зубы Гирс. Васильев поклонился. - Подойдите юноша. Вы оказали неоценимую услугу мне. Россия в долгу перед вами. И я хочу вручить вам орден Белого орла. За веру, царя и закон. И возьмите этот кошелёк в нём 10 рублей. Теперь идите – сказал император. Васильев поклонился и вышел. Гирс вышел следом: - Я могу идти или будут какие-то поручения – спросил Александр Петрович - Идите. Если, что. За вами пришлют. – ответил Николай Карлович. Васильев отправился домой, где его с нетерпением ждал Гаврила. Увидев новый орден, он очень обрадовался, но ещё больше он обрадовался, когда Александр Петрович бросил ему кошелёк с деньгами. - Держи плут. Ты тоже послужил родине. - Да барин. Идём в трактир. И друзья пошли в трактир. Блестяще выполнив поручение министра, Александр Петрович Васильев и его верный слуга Гаврила приблизили заключение русско-французского оборонительного договора. В 1891 году в Кронштадт прибыла с визитом французская эскадра. Газеты мира опубликовали сообщения о том, как российский самодержавец стоя выслушал французский гимн «Марсельезу» и предложил тост за президента республики, Карью. Тогда же, в 1891 году, появилось оборонительное соглашение между Петербургом и Парижем. В декабре 1893 года Александр 3 подписал военную конвенцию с Францией, формальная ратификация которой состоялась в январе 1894 года. Таким образом, российский император накануне своей смерти заложил основу для создания союза – будущей Антанты и предостерёг страну от опасности со стороны Германии. Политическая перегруппировка сил в Европе завершилась. В Европе сложились две мощные коалиции. 2004 г. г. Витебск. Готфруа Отважный (Гороховский П)
Отправлено: 04.08.10 17:49. Заголовок: Апостол Добро пожал..
Апостол Добро пожаловать! Рейтинг несколько... завышен. Впрочем... Иван ему соответствует В целом, впечатление хорошее. Атмосфера, стиль, интрига... и прекрасное чувство юмора. Спасибо!
Апостол, приключения, приключения... Мне показалось, что вашу историю можно существенно расширить, описать с большим количеством подробностей... Сюжет несколько похож на сюжет "Гардемаринов" или мне показалось? ))))))))
Ледовский, прекрасно пишете Захватывает.
"Третье проклятие" сильно за душу взяло. Ужасно, когда ребенок становится пешкой в играх взрослых...
Апостол, Ледовский, добро пожаловать на форум! Рады видеть новые лица
- Алексей, я слышал, вы изрядны в италийском. Соблаговолите спросить у полковника, насколько верны слухи, что его жена Лоренца на самом деле никто иная, как прославленная царица древнего Египта Клеопатра? Молодой Уваров несмело улыбнулся, полагая, что барон шутит. Но Мельхиор Гримм смотрел на него с уверенной покойной силой, и противоречить лицу, приближенному к императрице, юный повеса не решился. Пожал плечами, кивнул, пританцовая, раскланиваясь со знакомыми, отвешивая рискованные комплименты пресыщенным фрейлинам, покровительственно кивая юным дебютанткам, направился через залу к графу Фениксу, беседующему с хозяином бала, князем Гавриилом Гагариным. После того, как Нормандец, посланник мадридского двора в России, заявил, что полковник Феникс на испанской службе не состоит, доверие к графу упало. Но покровительство обер-гофмейстера, действительного тайного советника и статс-секретаря Елагина, а тем паче светлейшего князя Потемкина открывало многие двери, не говоря уже о гостиных русских масонов. Гагарин же, годовалый сын которого был чудесным образом спасен иноземцем, просто боготворил прославленного мага и алхимика. Алексей пространно извинился перед хозяином за вмешательство в разговор превосходящих его положением и годами лиц. Впрочем, князь Гавриил снисходительно относился к своему юному дальнему родственнику, потому спускал ему даже большие шалости. Все же Уваров не преминул украдкой обернуться, выглядывая, далеко ли Гримм, и надеясь таким образом выгадать случай обратиться к Фениксу с любой иной безделицей, дабы избегнуть риска быть осмеянным. Но барон уже стоял тут же, рядом, и одобряюще сжимал локоть юноши. Смирившись с неизбежным, тот наклонился к уху гостя, румяного, одутловатого, упитанного мужчины с упрямым подбородком и чувственными губами. Прошептал фразу, в которой насторожившийся Гримм уловил: "... Клеопатра ... Египет...". Пухлый рот Феникса выстрелил быстрой итальянской скороговоркой, после чего граф свысока победно оглядел собравшихся вокруг него людей. Алексей вскинул домиком брови. Озадаченно посмотрел на барона. - Он говорит, что не собирается объясняться по поводу личных дел своей семьи и жены. Но отрицать высказанное предположение не будет, чтобы ненароком не солгать. - Вот даже как? - скептически усмехнулся Гримм. Скорчил лицо брезгливой гримасой. - А вот еще прошу вас, скажите полковнику, что я сейчас очень беспокоюсь за Юсупова. Это сын моего друга, известный недоросль, жуир и бонвиван. Приходилось слышать, что царица Клеопатра требовала жизни за ночь своей любви. Так вот, если молодой Юсупов завтра не появится к заутрене, будут большие проблемы. Очень большие. Князь Гавриил зашевелил толстыми выпяченными губами, осмысливая сказанное. Понял подтекст. С укоризной посмотрел на немца. - Переводите, переводите! Да так, чтобы все, как надо, понял! - поторопил Гримм раскрасневшегося Уварова. "Надо же ... как попал... принесла его сюда нечистая". - чертыхнулся тот, пряча неудовольствие и даже внезапно вспыхнувшую ненависть к барону. - "Ладно, авось пронесет. Рассказывали, что Феникс не ревнив". Вновь наклонился к уху гостя, запинаясь, стремясь затуманить смысл, выдавил из себя длинное предложение. Граф пристально посмотрел в лицо Алексея. Метнул быстрый разъяренный взгляд на барона. Осмотрел залу. Порывисто обернулся к Гавриилу Гагарину. - Говорит, что неотложные дела ждут его дома, и он вынужден откланяться, - растерянно перевел Уваров, наблюдая, как широкая спина Феникса исчезает в проеме дверей. - Что же теперь будет? - Ничего не будет, юноша. - Успокоил Гримм. - Юсупов известный бретер, никогда не расстается со шпагой, и с рогатым мужем вдвое себя старше справится без труда. А если нет ... что же, его проблемы. Прелюбодеяние должно быть наказано. - Однако ж... как-то, все не очень хорошо получилось... - выдавил из себя, наконец, Гагарин. Вытер батистовым платочком лицо. С неудовольствием глянул на немца, собираясь выговорить ему, а заодно и Уварову. - Повеление императрицы, ослушаться не осмелился! - Отрезал барон. Тем дело и кончилось. Но только для тех, кто остался в этом давно прошедшем и почти всеми забытом Санкт-Петербургском вечере.
Австрия, XIX век
Многое можно поставить в вину Александру Благословленному. Смерть императора Павла - и прощение сыном тех, кто убил отца и божьего помазанника на трон. Неразумный союз с коварным Альбионом, что еще не раз горько отзовется матушке-Руси. Поражение под Аустерлицем, позорную сдачу и сожжение Москвы. Нерешительность в проведении реформ и поспешное тайное Таганрогское отречение от трона, приведшее к гвардейскому бунту на Сенатской площади и в Малороссии. Ладно, что было, того уж не изменить. Старец Федор Кузьмич замолит все грехи. Отстрадает перед Богом за себя и Россию. Но вот за то, что император Александр I положил конец спору о том, прилично ли мужчине прилюдно обнимать рукой благородную даму за талию, самолично - первым из государей - исполнил тур вальса на балу, вот за это смелое решение - огромная ему благодарность от многих миллионов последователей и восторженных поклонников плясок германского простонародья. Это очень сладко - перейти от котильонов и менуэтов к танцу, где пары плавно и легко скользят по паркету в залитом светом сотен свечей зале, где у девушек так кружится голова, что они стараются - сами! - крепче и теснее держаться к партнеру. Прикосновения сводят с ума танцующую пару, заставляют все быстрее и отчаяннее кружить, все плотнее льнуть друг к другу, так, что уже не понимаешь - это еще допустимое времяпровождение полузнакомых людей, или уже начало едва прикрытого рамками приличий флирта? Слава элегантному и очаровательному венскому вальсу! Лучшему и наиболее изящному способу знакомств и сближения - во всех смыслах - молодых людей! Да и не очень молодых, если честно... Чуть надменный аристократ неопределенного, ближе к пятидесяти годам, возраста в этом сезоне был завсегдатаем балов, проводимых в столице Австро-венгерской империи. Русский князь с неистощимым кошельком, и не обремененный семьей. Много таких разъезжает, борясь с меланхолией, по Европе, приходящей в себя после наполеоновских потрясений. Танцевал он прелестно. Так, что перехватывало дух, и не хотелось ускользать из рук столь умелого и нежного мужчины. Мало того, при этом совсем не стремился очаровать партнершу, добиться свидания или хотя бы признания в симпатии к себе, не объяснялся в любви - что заставляло многих дам серьезно досадовать. - Князь, кто будет вашей избранницей в этот вечер? - Баронесса Хелена Отстад прихватила гостя за локоток, прижалась к нему пышным бедром. Была она очень строгих правил, и в отношении кого другого бы так не поступила - но этот русский был неопасен, потому Хелена сочла возможным его - и наблюдающего за происходящим своего супруга - немного, безусловно, в рамках дозволенного, подразнить. - Вы прелестны, баронесса. Ни в чем не могу вам отказать, потому ваше решение для меня - приказ! - улыбнулся русский. - Пожалуй, попрошу обратить внимание на мою кузину. Она недавно приехала из Трансильвании. Совсем дичок, как тамошние гунны. Полагаю, ваше общество будет для неё очень полезно. Позвольте, я вас друг другу представлю! Отстад подвела мужчину к высокой, не уступающей ему ростом блондинке с холодным взглядом голубых глаз и надменным прямым носиком. - Это наш денди, князь Тимофеус, рекомендую. По части танцев, милая, лучшего не найти. Фройлян Диана, мой друг. - Очень приятно. Вы знаете, вам очень подходит ваше имя. Диана - древнегреческая богиня охоты, равнодушная к мужчинам девственница, привлекающая и безжалостно разбивающая их сердца. - Ну, князь, не пугайте мою юную неискушенную кузину, - заколыхала щеки и грудь смешком пухленькая баронесса. Обратилась к девушке. - Не бойся, милая, он совсем не Казанова. Хотя, был лично и с ним знаком, если тебе интересно, обязательно расскажет. Ну, а коли будет проказить, пожалуйся мне, и я его примерно накажу! Удалилась, покачивая широкими бедрами под пышной, в оборках, юбкой. - На самом деле, вам очень подошло бы ... принцесса Диана! Такая, ледяная неприступная сногсшибательная красота. Вот, объявляют вальс! Вы разрешите вас пригласить? Когда звучит музыка, я просто не могу устоять! - А говорили, вы не соблазнитель, - холодно улыбнулась высокомерная прелестница. - Ну что же, надеюсь, танцуете вы не хуже, чем расточаете комплименты. Стоящий за пюпитром музыкальный бог Вены Иоганн Штраус взмахнул руками, изменчивым ритмом и темпом запели скрипки, и пары заскользили по залу в метели разлетающихся подолов платьев, фалд сюртуков, чередовании правых и левых поворотов. Диана чуть откинулась на уверенно поддерживающей её правой руке мужчины, поначалу заметно отстранялась от него, но спустя некоторое время удивленно глянула сквозь полуприкрытые веки, расслабилась и позволила себя вести. Они словно летали по залу, кружились двумя прильнувшими друг к другу лепестками - черным и снежно-белым, и девушка уже не помнила себя, её сладко укачивало в ликующих волнах музыки, нежной привязанности партнера, восхищении окружающих. И когда тур закончился, она не выдержала, прижалась к мужчине, почти упала в его объятия. Только аплодисменты их мастерству со стороны почувствовавшей неладное Отстад заставили её отстраниться. - Вы ... очень хороши ... - отметила Диана, удерживая, приводя в порядок сбивающееся дыхание. Её щеки пунцовели нежным алым цветом, а глаза блестели подступающей чувственностью. - Мне хотелось бы взять у вас ... несколько уроков. - Я странный человек, - повел плечами князь. - Днем я сплю. Словно вампиры, которых, как говорят полно в вашей Трансильвании. Но каждую ночь, я в вашем распоряжении. Еще несколько вечеров они были непревзойденной парой всех балов. А потом Отстад, поговорив с русским и выяснив, что на брак с ним девушке рассчитывать не стоит, отослала кузину в Бремен. Спустя некоторое время и князь Тимофеус покинул Вену. Отправился ли он вслед Диане, или в какое иное место, кто знает? Во всяком случае, у баронессы этого русского больше никто никогда не видел.
Франция, XX век
- Эй, морячок, пойдем на набережную, там сегодня пляски до утра! - смешливая брюнеточка машет мне узкой ладошкой от кафешантана, освещаемого сверху разноцветными фонариками, снизу стоящими на брусчатке жаровнями, на которых в оливковом масле скворчат обваленные в сахаре оладьи. Стройную фигурку сладострастно облизывает веющий от бухты Каталонцев бриз, стремясь, подобно скульптору, отделить все лишнее, обнажить прелестное юное тело. - Обожаю это дело. Но не слишком ли стар для тебя? - девчонке лет двадцать. А мне ... об этом лучше даже не вспоминать. - Главное, чтобы у тебя нашлась пара монет заплатить музыкантам! - улыбается чертовка. - Тогда, клянусь, первый танец по праву будет с тобой! А дальше, уж извини, как получится! - Если ты начнешь со мной, с другими тебе уже не захочется. - Ответно смеюсь я. - Какой самоуверенный! - подставляю локоть, девушка кладет легкую кисть на мое предплечье. - Я Мирей. А ты, матросик? Хотя, по годам, скорее, боцман. Или даже шкипер? - Я вообще не мареман. А даже целый русский князь. - Иммигрант, что ли? - щебечет брюнетка, и неожиданно переключается на политику, - а, слышала, ваш Сталин подписал пакт о ненападении с Гитлером. Теперь войны не будет. - Сталин, он не мой, - поправляю строго, - и с чего ты взяла, что войны не будет? - Ну, как же, - искренне удивляется Мирей, - у Германии мирные договора со всеми в Европе - нами, Польшей, Италией, Британией, теперь с Россией. А кроме немцев, кому воевать? Узкий мощенный булыжником проулок горной речкой вливается в набережную. На ней уже расположился квартет - аккордеон, гитара, скрипка и контрабас, негромко играют вразнобой, настраивают инструменты. Полукругом толпится неплатежеспособная молодежь - студенты, рыбаки, девицы разных возрастов и видов занятий. - Андре, со мной русский князь, он заказывает, начинай! - провоцирует всех и обращает на меня внимание публики моя проказница. Ничего не остается, как сунуть музыкантам десятифранковую банкноту. Шепчу на ухо пожилому седовласому Андре короткую фразу. Он уважительно смотрит на меня, пристраивает скрипку под подбородок, касается смычком струн ... Звучат чарующие аккорды кумпарситы. Ровесницы моей проводницы. Подхватываю Мирей и под рыдания старенького аккордеона уношу её в кружения. Под нами - ночное море с тянущейся от горизонта лунной дорожкой. Вверх, к серпу луны в бриллиантовой россыпи звёзд, подымаются каменные громады зданий спящего Марселя. А мы разыгрываем маленький спектакль для полусотни зрителей. Где я - автор каждого штриха, движения, подтекста. Танго - это импровизация, в которой без импульса мужчины женщина и шагу не ступит. Сейчас, в этом танце, я очарую Мирей, а потом пренебрегу ей. Заставлю её сначала меня полюбить, затем возненавидеть. Но для начала - мне нужно, чтобы девушка мне поверила. В таком танце, это очень важно. Женщина должна быть уверена в крепости мужских рук и точности его намерений. В том, что её не уронят или не наступят на ногу. Потому - не будем торопиться. Некуда - до рассвета еще далеко... Девчонка талантлива. Хватило несколько минут, чтобы поняла все, без слов, только по прикосновениям, направляющим толчкам, взглядам и даже дыханию. Закрыла глаза, и теперь синхронно отвечает на мои движения. Словно мы - давно изучившие друг друга и умело делящиеся наслаждением любовники. Кумпарсита - поистине вертикальное выражение горизонтального желания. Если вальс - эротика, то танго - это почти животная страсть, взрывающая неудержимым желанием пах, соски, губы. И если не исчерпать себя танцем до изнеможения, расплатою будет нервный срыв. - Я ... сейчас... - хрипло шепчет девушка. С трудом отделяет себя от моего тела, исчезает в темноте. - Эй, старик, - голос, полный ненависти. Мне в лицо оскаливает зубы высокий светловолосый юноша со шрамом на левой щеке. - Она моя! И уйдет отсюда только со мной! Понял?! "Это не тебе решать", - думаю, но не говорю этого. Что толку спорить? Ревнивец отшатывается. К нам направляется Мирей. Она в бешенстве, шипит: "Пошел отсюда, Жан! Или я скажу, чтобы мой отец тебя уволил!". Парень исчезает, будто проваливается сквозь землю. Мы вновь сливаемся в объятиях. Девушка неутомима. Страстность и ненасытность в танце - отражение сексуальности. Тяжелые, но сладкие ночи ждут её мужа. Если она его будет хотеть. Иначе, всё достанется любовникам. Музыкантам я заплатил вперед, и они стараются вовсю - уже не для танцующих, а изливают бурлящую и в них страсть, предчувствуя близкую развязку разворачивающейся на их глазах драмы. Потому что девушка очарована пришлым мужчиной, а её давний ухажер наливается граппой и сжимает в потной ладони рукоять раскладного ножа. Танго - это самый близкий к кровопролитию и смерти танец. Но трагедии не будет. Молочным светом наливается восточный окаем моря. Я перемещаюсь за спину Мирей. Первый луч солнца, мои руки соскальзывают с её осиной талии. Из рук Жана вываливается бутылка. Вразнобой бросают играть музыканты, скрипач перестает последним. Его глаза были закрыты, потому он не увидел, как русский князь-тангольеро словно растаял в воздухе. Спишите все это на переутомление и злоупотребления виноградной водкой и сидром, ребята. И дай бог, Мирей, тебе судьбу лучшую, чем привязанность ревнивца...
Бразилия, XXI век
В феврале здесь - разгар лета. В знойные часы город отсыпается, а после заката с головой бросается в недельный праздник, когда отменяются строгие порядки, почти беспредельно раздвигаются рамки приличий, все любят почти всех, и под бдительным суровым оком гигантской статуи, вскинувшей в изумлении перед этой вакханалией руки над каменными джунглями, воцаряется безумное веселье. На этот раз я одет в легкую просвечивающую водолазку и снежного цвета брюки. Ну что же, вместо Остапа Бендера исполню его мечту - пройдусь по Рио-де-Жанейро в белых штанах. Здесь, на этом самом великом карнавале, не менее великий комбинатор абсолютно к месту - ему тоже был свойственен разгул страстей, близкое к вседозволенности пиршество жаждущей обожания плоти. Оглушительно бьют барабаны. Их рокот сливается в неумолкаемый гул, словно сам океан стремится слиться с пульсирующей в такт музыки землей в эротичной меренге или каримбо. Главное шествие идет по авениде Маркиза Сапукаи. Но я его видел уже десятки раз, и здесь для того, чтобы танцевать. Я участник, а не зритель. Потому сливаюсь с толпой простых кариоки - жителей Рио, что лихо отплясывают самбу на небольшой треугольной площади, зажатой между двух кафешек с открытыми верандами и чопорным серым зданием в викторианском стиле. Тон задают уже завершившие выступления на самбадроме пассистас, фактически обнаженные танцовщицы - ведь нельзя считать одеждой роскошную корону из страусиных перьев да туфли, в лучшем случае сапоги золотого цвета со стразами, на очень высокой платформе? Большинство из девушек топлесс, а бикини на выбритой промежности едва превосходит листок серебристого цвета, причем совсем непонятно, как и на чем оно там держится? Впрочем, пассистас ведут себя с грацией королев в окружении почтительных подданных. Они, скорее всего, местные, и после парада пришли домой порадоваться празднику вместе с земляками. От выставленных прямо на асфальт столиков пряно пахнет жареным мясом и острыми специями, крепким алкоголем, кофе, копченой рыбой, табаком. Близится пост, и потому католическое население страны стремится насладиться, всласть нагуляться перед длинным периодом аскезы. В основе слова "карнавал" два латинских корня - carno (мясо) и vale (прощай). Это - словно весёлые поминки по разгульной жизни. И главный принцип для участников - пусть я лучше пожалею о том, что сделал, чем о том, на что не решился, и упустил навсегда даже возможность вспомнить о сладком безумии, которое все-таки могло быть! Мое тело трепещет под звуками самбы. Не могу с собой совладать, и вскоре уже ритмично двигаюсь в окружении черных и латинских лиц. Те одобрительно подмигивают, делают большие глаза, прищелкивают пальцами - надо же, белый, а плясать, как надо, умеет. Постепенно меня окружают завороженные моим танцем профессионалки, а уставшие любители становятся в круг, тянут головы, чтобы получше разглядеть танцевальную схватку чужака с пассистас, подпевают, отбивают такт ладонями. Девушки порхают вокруг, как ночные бабочки вокруг лампы. Танцуют в бешеном ритме, задаваемом невесть откуда появившимися барабанщиками. Флиртуют со мной мимикой, полуоткрытыми чувственными губами, откровенными движениями таза, уже почти неприлично прикасаются грудью с торчащими сосками к спине, прижимаются промежностями к моему паху. Их глаза сверкают. Они заигрались, стремясь распалить меня, сами попали в ловушку чувственной страсти, почти непреодолимого желания. "Chorando se foi quem un dia so me fez chorar..." - перебивает все звуки над площадью песенка. "Плакать будет тот, по кому я плакала тогда..." - ламбада Kaoma. "Плача будет он, вспоминать о любви, что тогда умудрился спугнуть ...". Это уже прямой намек. Сдайся, чужеземец, покорись, выбери одну из нас - или всю жизнь будешь жалеть о том, что упустил в Рио, когда страстная бразильянка была готова тебе - без всяких обязательств - отдаться. Подарить ночь своей сумасшедшей, искренней, откровенной любви - и утром расстаться навсегда. Но это будут несколько часов, достойных того, чтобы только ради них родиться на свет. Идти к ним половину жизни. А вторую половину - вспоминать. Об меня, как о шест в стрипзале, всем телом трется, вьется вокруг рослая мулатка с расширенными почти во всю радужку зрачками. Мы сливаемся друг с другом во встречном, боковом, круговом движении бедер. "...Только лишь начну я ламбаду плясать, обо всем будешь ты вспоминать...". Покачиваемся, словно плывем по площади, летим над ней. - Знаешь, - шепчу я ей, - пока мы не ляжем, у нас все равно ничего не получится... Девушка отстраняет от моей щеки лицо, смотрит горячими, словно стеклянными обессмысленными глазами, выталкивает страстный хрип, - если ты хочешь, у нас и в танце все получится. Прямо здесь, на глазах у всех. Хочешь? Её рука скользит к моему паху, протискивается между телами, обхватывает фаллос. "Мулатка тает, как шоколадка. Где надо - гладко, где надо - шерсть" - вспоминаются строки, услышанные летней ночью треть века назад в Нью-Йорке. Бродский, да, так звали того поэта... Тихо смеюсь. - А ты знаешь, кто я? Её ладошка возвращается на мою талию. - Да, - теперь глаза опущены. - Я догадалась. Ты не человек. Обычный мужчина бы не устоял. Ты Юсихтра, демон танцев. Появляешься там, где праздник, чтобы к утру исчезнуть. Я счастлива, что на эту ночь ты выбрал партнершей меня. Это значит, что в следующем году я стану королевой карнавала! Во многом она права, потому не буду её разубеждать. Но теперь она танцует со мной, как покорная ученица с мастером. Ушел сексуальный драйв, а без него самбы не существует. Потому целую девушку в ухо, покусываю за мочку, вжимаюсь напрягшимся пахом в её промежность, чувствую, как её начинает потряхивать в истоме желания. - Милая, ты лучшая из всех. Давай им всем покажем настоящую ламбаду! Чтобы у них потекло по ногам, чтобы они все захотели - тебя, меня, нас обоих! Глаза мулатки вспыхивают нежным блеском. Она прижимается ко мне, шепчет, - а ведь ты, ночной проказник, все-таки не против меня завалить, да? - О-о-о! - почти честно признаюсь. Но до утра - только танцы, а с рассветом я исчезну... И мы срываемся в пружинящее скольжение между восхищенными, завидующими, сладко ненавидящими ликами, прижимаясь друг к другу лбами, губами, телом, чреслами, сливаясь в одно диковинное бьющееся в экстазе существо...
***
Искусная машина, привезенная графом из Кёнигсберга, играла полонез. Повторяла одну и ту же мелодию каждые пять минут, но нам с Лоренцо этого хватало, чтобы протанцевать несколько па, склониться перед другом, вернуться в исходную позицию, и вновь, словно актерам, повторить уже много раз отыгранную пьесу. Мы были вдвоем в полумраке освещенного лишь парой свечей маленького зала, за прикрытыми багровыми портьерами окнами тяжелыми ленивыми хлопьями валился первый снег, в углу манила прикрытая бежевым пледом уютная кушетка, но я никак не мог сообразить, как увлечь на это ложе прелестную итальянку. Она не давала мне ни одного шанса приблизиться, произнести комплимент, держала на расстоянии, уже полчаса заставляла повторять порядком надоевшие танцевальные фигуры. Таинственно и чуть насмешливо улыбалась, рассматривала настороженными маслиновыми глазами через прорези маски-домино. Я словно превратился в истуканчика, бессильного вырваться из круговорота заученных движений, и уже не владел своим будто заколдованным телом. Утешало одно - рано или поздно завод в чертовой музыкальной шкатулке все же закончится. И тогда я признаюсь в любви терзающей мою душу и плоть красотке, и добьюсь от неё ответа. Не сомневаюсь, положительного, ибо молодой любовник всегда желаннее и удачливее стареющего мужа. Лоренца отстранилась, повернула головку с рассыпавшимися по обнаженным в декольте плечам черными локонами, выдохнула, - Наконец-то, милый... Я уже устала танцевать. В дверях стоял полковник Феникс, он же граф Калиостро, и мрачно нас разглядывал. Пистолей в руках у него не было, а шпагой я владею лучше многих, потому опасности для себя не видел. Но Лоренцу надо было спасать. Тем более, что она действительно не была в чем-либо виновна. Пусть мне не удалось её увлечь, но пусть хотя бы запомнит меня благородным кавалером. - Полковник, мне захотелось показать графине несколько новых движений полонеза. Вы не будете на нас сердиться? - обратился я к нему, признаюсь, чуть дрожащим голосом. Впрочем, мое волнение было вызвано отнюдь не страхом дуэли, а тем, что Лоренца, похоже, надсмеялась и отвергла меня. - На неё я просто не умею обижаться, - мягким глубоким голосом ответил Калиостро. - А вот вы, юноша... За попытку без моего позволения соблазнить мою жену я вам соответствующим образом отомщу. Пожалуй... Он задумался. Вскинул руку, щелкнул пальцами: - Вы будете томиться желанием и танцевать каждую ночь до тех пор, пока Бог, или я, не освободят вас от этого проклятия. Прощайте... ... Очнулся я, когда брел невесть куда по ночной петербургской улице. Холодная метельная крупа секла лицо, на мне не было ни головного убора, ни шубы. Ладно, что оказался неподалеку от отцова особняка. После того, как добрался к нему, слег в простудной лихорадке. Выздоровел через месяц. К этому времени Калиостро и Лоренца покинули Россию. Но я с тех пор после заката терял покой. Мне безумно хотелось танцевать. После того, как заканчивались балы, я устраивал пляски с дворней. Завел у себя в поместье цыган. Потом, после наполеоновских войн, перебрался в Европу, где постоянно менял города - ибо по достижении примерно полувекового возраста перестал стареть, и это начало вызывать нездоровое любопытство окружающих. В середине девятнадцатого века первоначально данное мне природой тело, видимо, умерло. Потому что я стал терять сознание с рассветом - и приходить в себя с наступлением сумерек и зачастую за тысячи верст от места, где был днем ранее. Единственное - всегда я оказывался рядом с местом, где танцевали, уместно месту и времени одетым и с приличной суммой денег в кармане. Калиостро умер, так и не сняв своего заклятия. Впрочем, его могилы в природе не существует, потому, возможно, и он еще существует в каком-либо виде. Богу, видимо, до меня нет никакого дела. Потому я мотаюсь между городами и континентами, уже с четверть тысячелетия являясь завсегдатаем праздников, карнавалов и вечеринок. И если вы где-нибудь увидите чуть полноватого мужчину лет пятидесяти, незнакомого никому из присутствующих, не упустите случая пригласить его на танец. Это вам ничем не грозит - кроме воспоминания о самом чудесном партнере в вашей жизни. И последующего сожаления о том, что подобного больше никогда с вами не повторится...
Отправлено: 06.08.10 02:34. Заголовок: ТРЕТЬЕ ПРОКЛЯТИЕ Лед..
ТРЕТЬЕ ПРОКЛЯТИЕ Ледовский Джен NC-17 История, которую не любят вспоминать
«В Кремле неможно жить. Преображенец - прав, - Там древней ярости еще кишат микробы. Бориса дикий страх, Всех Иоаннов злобы, И Самозванца спесь взамен народных прав» (А. Ахматова)
Мальчишка спал на пуховой перине, вскинув, будто сдаваясь, сжатые в кулачки руки. Льняные волосы лепестками подсолнуха разметались по ситцевой, в лиловых и багровых цветах подушке. Голова запрокинулась, подставляя под удар беззащитное, с бьющейся синей жилкой, бледное горло и словно намекая на самый простой и кардинальный выход из тяжелого положения, в котором находился Филарет. Тоненькая шейка, переходящая в цыплячью грудь, выпирающие костлявые ключицы. Тело едва угадывается под огромным ватным одеялом. Веки полуоткрыты, глазные яблоки закатились. Болезненный, еле душа в теле держится, четырехлетний малыш. Самый опасный противник. Потому что имеет весомые права на трон. Главная угроза династии и спокойствию страны. Хилый зимний рассвет несмело поднимался над ней, измученной годами распрей и репрессий. Словно опасливый прохожий заглядывал в окошко зачумленного дома: есть ли еще кто живой? Потеряна треть населения, со всех сторон угрожают, рвут на части алчные соседи. Если ради спасения государства нужно взять на свою душу грех, стоит ли переживать по этому поводу? Одним больше или меньше, сколько их уже было… Потом, даст Бог, всё отмолим… Лицо несчастного ребёнка - рожденного после смерти отца и разлученного с мамой - кривилось, поддергивалось гримасами. Он всхлипывал, ловил обметанными язвочками губами спертый воздух превращенной в тюрьму горницы, где даже узкие стрельчатые оконца под крышей высокого терема были забраны коваными решетками. Снились пожары и смерти, злые, дурно пахнущие потом, кровью и брагой дядьки с кривыми саблями в руках, орущие на маму, что обнимала его. И плакала вместе с маленьким Ванечкой, но только когда никто не видел. Два человека, нужные только друг другу, а вокруг желающая смерти молодой женщины и её дитя толпа. А еще виделись плаха с врубленным в неё огромным топором, веревочные петли, подвешенные гниющие тела. Люди с кривящимися гадкими усмешками, с ненавистью косящиеся, сжимающие в руках ножи, дубины, пистоли… Что и кому он плохого сделал, мальчик, не успевший в этой жизни не только согрешить, но даже кого обидеть? Старик стоял над постелью ребёнка. Дрожащая, в пигментных пятнах рука тянулась к беззащитной шее. Удавить бы гаденыша. Здесь и сейчас решить перезревшую проблему! Нельзя. Как потом доказать, что претендент на трон мертв? Эта смерть должна быть публичной, чтобы все её видели. Чтобы не один самозванец потом не ммог назваться ненавистным именем, бунтовать падкую к неповиновению чернь. Хватит. Научены горьким опытом последних лет… Филарет вышел из спаленки. Окованная железными полосами дверь глухо ударила в косяк. Сразу посветлело, осмелевшие лучи блеклого рассвета скользнули к постели мальчика. Его глаза открылись. Зрачки повернулись к забранным в стальные кресты окнам. Сбежать бы. Но комнатка под самой крышей. За порогом дежурят бандиты, для которых прирезать кого угодно не больший грех, чем зарубить курицу. Помочь некому. Ладошка ребенка сжала серебряный медальончик с прядью волос. Самое дорогое. Последняя связь с мамой, единственным родным человеком, что не отняли, оставили… - Скоро, скоро уже. Посмотрим да решим … - Пробормотал в нос старик. И заторопился вниз. К ведунье, вывезенной из дремучих Муромских лесов. Помнившей древнюю, дохристианскую веру волхвов. Той, чьи предсказания всегда сбывались. Всегда… Махнул рукой, подзывая Сила. Доверенное лицо. Самый надежный соглядатай. Единственный, которому разрешалось, даже приказывалось! Говорить всё. Ибо предан, и никуда не денется. Потеря власти Филаретом означает для него, ненавидимого боярами да дворней так же, как ворёнок и его мамаша, смерть быструю, страшную да позорную. Если вовремя сбежать не успеет… - И что? - Спросил старик. Отогнал капризным жестом на пару шагов охрану. - Разное народец несёт, - заторопился коренастый, обросший чуть ли не глаз курчавой темной бородой, одетый в неприметный заячий зипунишко мужичок. Более влиятельный, чем очень многие, и даже отстраненные от реальной власти, пусть объявленные спасителями отечества Пожарский да Минин. - Говорят, что Димитрий вас освободил из заточения, сделал митрополитом, а потом патриархом. Что вы принесли ему да Маринке двойную присягу, и не сможете обидеть Мнишек, тем более крещённого по православному обычаю да названного в честь деда дитя… Бросил искоса взгляд на Филарета. Продолжил, - многие смутьяны болтают, что Маринка по всем уложениям помазана на царство в Успенском соборе, венчана патриархом Игнатием шапкой Мономаха и потому она и её сын имеют большие права на престол, чем Захарьины-Юрьевы… Потому если не будет послаблений да уступок, то любой вопрос можно завсегда перерешить. - Всё? - Коротко и страшно процедил сквозь зубы Филарет. - Нет. - Признался Сил. - По Москве во множестве распространяются подметные письма Мнишек. В них поклеп, что не один из Романовых не умрет своей смертью, и убийства будут продолжаться, пока семья не погибнет. Что вся «москва» - подлый народец. Бунтари, поклепщики, клятвоотступники, Великое кровопролитие да вред неисчислимый Руси только из-за их подлой измены. Что у Маринки и её сына есть законное право на московский престол, скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием наследником и двукратной присягой всех государственных московских чинов. - А что патриарх Гермоген сказал, что на царство проклятого Маринка панина сына не благославляли, так как отнюдь Маринкин на царство не надобен, проклят от святого собора и от нас? Что? Задохнулся слюной Филарет. Закашлял, долго и надрывно. - Так это, - смутился соглядатай, - говорят, Гермоген Захарьиными поставлен и под их дудку пляшет. Потому слушать патриарха без надобности, надо будет, все можно перерешить, не впервой. А не захочет, так поменять и его недолго. - Распустился народец, - с болью сказал старик. - Ведь все ради них! Земский собор собрали, невинного да чистого отрока на престол возвели… Нет, неймется, привыкли бунтовать. Значит, говоришь, даже не Романовы мы, а Захарьины? Он цепко взглянул на потупившегося Сила. - Ну-ну, посмотрим, да решим… Спустились в подвалы, возведенные и обустроенные для пыточных целей Иваном Грозным. Звенели ключами каты, открывая засовы. Из-за толстых дверей слышались мольбы и стоны сидельцев. - Не виновен я, - бились в стены и потолок крики, - не виновен я, ни в чем не виновен! Передайте государю, все расскажу, во всем повинюсь! Ой, мама, ой господи, за что же так со мной! Смилуйтесь, все что угодно сделаю! Ой, лихо мне… Прошли до дальней, для особых постояльцев, темницы. Филарет значительно поглядел на Сила. Тот встал у двери, отгоняя мрачным взглядом звероватого вида сторожей. Старик открыл своим ключом. Скользнул внутрь. В камере пахло мерзко от стоящей в углу отхожей кадки, трупиков животных, распластанных на деревянном, из неструганых досок столе, чадивших, разбрасывающих багровые блики на каменные стены и низкие своды свечей. На табурете сидела, сжавшись, уткнув голову в колени, ведьма. Она была совсем не старой. После тридцати, цветущая молодица, такой её привезли неделю назад. Но подземелье и колдовство, что требовали, изрезали морщинами лицо, провалили глазницы, превратили в грязное мочало волосы. - Что скажешь? - Жадно спросил Филарет. - Отпусти меня, властитель! - Ведунья упала на колени, поползла к отшатнувшемуся старику, - всеми богами прошу. Отпусти! Нет мне жизни без моего леса! И он без меня захиреет. Отпусти! Больно мне здесь, плохо… Умру я здесь… - Эй, стоп, стой… - Филарет придержал женщину сапогом. - Я обещал, как ответишь на мой вопрос, так я тебя пущу. Вот если прямо сейчас мне всё скажешь, то сегодня к полудню прикажу возок приготовить, и домой. А коли нет - здесь навсегда и останешься… - Повинуюсь, властитель… - ведунья поднялась, неверяще глянула снизу вверх, отошла к столу. Вгляделась в разбросанные внутренности птиц и животных. - Смотрела, всю ночь смотрела. Вот слова, что услышала, виденья, что мерещились: самый опасный враг - маленький, лишенный трона царевич. Не будет от него покоя Романовым. А повезет ему, так и сможет, с помощью Литвы, себе престол вернуть. Если в этом не сложится, но имеющие силу при его жизни трижды проклянут твой род, то будет свергнута твоя династия не позже чем через триста и еще три года от сегодняшнего дня. Вот что я видела, то и говорю. А более ничего мне не показали… - Отпусти меня, властитель, очень плохо! - Снова повалилась в ноги старику женщина. - Жди… - буркнул тот. Выскользнул за дверь. Запер замок. Склонив голову, задумавшись, двинулся по коридору. Сил вприпрыжку семенил следом, ловил приказ. Дождался. - Да, - кивнул Филарет, он же Федор Никитич Романов, а может, Захарьин-Юрьев. Словно вспомнил очень важное, сказал веско. - Вход в камору ведьмы заложить кирпичом. И забыть, будто её здесь никогда не было. А что дальше, посмотрим да решим… … старался Федор Никитич, соловьем пел Гермогену: - Всемогущий Бог простирает свое провидение на все царства и по усмотрению своему ими правит, а без воли его ничего в них не делается, поэтому и теперь, все что произойдет, все это по воле Божьей станется. Те изменники, что государством нашим пытались овладеть, недолго тешились, ибо несправедливостью велись, не царского были корня. Ныне их власти и куражу пришел конец. Но, чтобы самозванство не вернулось, надо извести заразу под корень прилюдно! Чтобы многие зрели, и не могли сказать, что не видели. Иначе нам не избавиться от бед и убытков, не восстановить тишину в нашей некогда спокойной земле! И коли Бог привел к тому, что ныне все враги в наших руках, так это только на то, чтобы была у нас возможность очистить от них наше государство. Иначе не будет нам здравия, и благополучия нашему царству. Как не стыдно честно умереть, так верно лишить жизни врага, что угрожает нашим детям и будущему отчизны! Литва, что приехала нашу веру рушить да истреблять, изведена под корень должна быть прилюдно! - Не по христиански все же это, детей казнить. - Патриарху предложение Филарета явно не нравилось, - он же крещен по православному обычаю, пусть и воровское отродье! - Может, куда в монастырь. - Несмело продолжил Гермоген. - Соловки, еще что. А там тихо сам и погибнет, устроить несложно. Все же в грехе зачат, да. Недавно мне сказали, что шляхтенку гишпаский сочинитель Лопе да Вега в срамном скоромошьем сочинении изобразил, под видом Московской княгини Маргариты. Вот теперь и в Европах нас её именем позорят… Пытался патриарх увести разговор в сторону, снять с себя ответственность, и не было, видел Филарет, от него ни толку, ни помощи. Потому и прервал бесполезную беседу, - ладно. Сам все решу. Иди. Но скорбно мое сердце от твоих ответов. Тяжело посмотрел в спину уходящему. Нет в людях благодарности. Превознесли Гермогена, патриархом сделали. А он как себя ведет? Ну да ладно. Всё всем вспомнится, ничто не забудется. Поманил прятавшегося за занавеской Сила. - До заката ворёнка надо повесить на площади за Серпуховскими воротами. Оповести всю Москву. Чтобы все пришли. Дабы потом никто не говорил, что не видел, как отродье еретицы казнили. Прошлый раз господь Бог разум отнял, тушинского вора в скоморошьей маске народу казали, и поэтому калужский следующим самозванцем имел наглость заявиться. Второй раз ошибаться грех. Пусть все будут, кто ворёнка в лицо знает. Веревку подбери сам, и чтобы быка выдержала. Чтобы не было случаев каких, обрывов, что чернь за высшею милость принять может. Охрану, самых верных людишек обеспечь. Жизнью отвечаешь… Отпустил подручного. Задумался. Нет, не может быть греха в том, чтобы от отпрыска ведьмы, богомерзкой, латинской веры лютеранки, прежних воров жены, от которых все зло Российского государства учинилось, землю освободить. А если Бог своей милостью обойдет, так весь спрос всё равно будет только с меня. Выдюжим. Ради будущего спокойствия народа и династии. Михаил Федорович годами мал, нравом кроток, править будет справедливо и благостно. Но ради этого нужно сделать еще один шаг. Тяжелый, да. Но необходимый. Убить всего лишь одного мальчишку. Для блага тысяч тысячей людей, всей измученной лихолетьем смутного времени Руси. Цель оправдывает средства. Потому Господь не может не простить. Причина всего, что последует, в Маринке, злокозненной еретицы, ослепленной блеском короны. Нельзя желать того, чего недостоин. А коли возжелал, всё вины и беды на тебе и твоих потомках… Накатила усталость. В голове зашумело. Подремать надо. А то словно колокол в голове бьет. В тяжелейшую пору жить пришлось. Со времени Орды не было такого на земле русской… … Снился Федору Никитичу огромный город у варяжского моря, разгневанные люди с пищалями, стальной корабль, стреляющий по дворцу, человек с мягким приятным лицом и аккуратной бородкой, с прищуром смотрящий и будто обвиняющий в чем… Проснулся сразу и быстро. У постели стоял, подобострастно, пригнувшись, Сил. Кивнул в ответ на невысказанный вопрос, - мол, все готово… Народу собралась полная площадь. Толпа в глубине бурлила, толкалась, но на тройную цепь стрельцов никто не напирал, опасались грозных лиц, да бердышей, которыми охрана немилосердно орудовала. От кремля на руках принесли мальчика. Метель кружилась над городом, секла крупой лицо. Ваня то прикрывался воротом, то снова прятал озябшие руки, хныкал, спрашивал незнакомых злых людей, - Куда вы меня несёте?. Мужики отводили глаза, отвечали, - погоди, вот ужо принесём, узнаешь… Заревели глашатаи. Над головами рвались обрывки дружно выкликаемых слов: … ворёнок … тушинский вор … лже-димитрий …. нечестивой веры …. во благо и спокойствие… Здоровенный кат перехватил извивающегося мальчика поперек, донес до виселицы. Подручный накинул на шею толстую петлю. Ребёнок сумел вывернуть руку, достал из кармана единственную свою ценность, медальончик, пытаясь откупиться от страшного, протянул палачу. Тот оттолкнул тело, и оно, дергаясь, закачалось на виселице. Из толпы, под ногами стрельцов, проскользнула, вывернулась оборванная нищенка, известная юродивая Настенька. Запричитала в голос, - ой, да что это делается? Невинное-то дитя за что? Будьте прокляты, душегубцы, кто это задумал да сделал! Вы и все ваши потомки, во веки веков! Что с казни ребёнка зачинаете, то убийством ваших детей кончится! Оплошавшая охрана спохватилась, подхватила юродивую за руки и ноги, быстро унесли с площади. Филарет зло и страшно посмотрел на Сила. - Веревка толстая, - отшатнулся тот, - как сказали, подбирал, чтобы никак не оборвалась. Веса у Него не хватает, чтобы затянулась. А с юродивой, кто подучил, разберемся… … Глубоко в подземелье, в душной камере, билась в ставшую стеной дверь ведьма. Выплевывала слова из потрескавшихся губ, - да накажет судьба твой род, Филарет... Что растет из гнилого зерна да корня, то те же плоды принесёт. И будет послед твой убивать супругов, детей и родителей, пока не смоет свои грехи последней кровью. Кривой путь не приведет к храму. Будь проклят, властитель, и потомки твои… Иоанн Дмитриевич умер только через несколько часов. Слишком толстая веревка не могла удавить мальчика, и он замерз. Окоченевшее тело было выброшено в выгребную яму. А шепот ведуньи еще неделю разносился по Кремлю и пропитывал его стены. На долгие, долгие века…
Название: Химеры Автор: Генрих XIII Рейтинг: R Тип: слеш Саммари: Кратко о трех Генрихах
Антуан-Себастьен д'Англярэ, а, попросту Шико, как звали его короли, начиная с буйного Карла IX и заканчивая его теперешним повелителем, жизнерадостным Генрихом IV, пил за этот вечер уже седьмой бокал вина, дивясь тому, что хмель его не берет. Он уже несколько раз проводил сей эксперимент – смаковал терпкий напиток, ожидая приятной тяжести в голове и тепла в желудке, но безрезультатно, будто бы он пил воду. Возможно, причиной были унылые украшенные поблекшими гобеленами стены заброшенного замка, хранившего тяжелые воспоминания и то, что шумный Наваррец в окружении хохочущих дам, странно смотрелся под сумрачными сводами, не забывшими слез Екатерины и ее дрожащих от вечных хворей и страха перед матерью детей. Фактически Генрих еще не стал королем Франции, потому что не стал королем Парижа, как был некогда белокурый красавец Генрих де Гиз и как никогда не был еще один Генрих, убитый фанатиком король, незаметно прокравшийся в сердце Шико и не дававший ему покоя и после смерти. Что делали они, провонявшие порохом, потом, кровью и чесноком вояки, в этой печальной обители, некогда напоминавший обитый благоухающим бархатом сундук, Шико поленился бы сказать. Потому что все было банально и просто – Вечный повеса Генрих желал развлечься, но не в объятиях госпожи Габриэль д’Эстре, которые становились все настойчивее, а в непринужденном обществе товарищей по битвам и веселых девиц, не требовавших от него того, чего он не в состоянии был дать ни одной, даже самой прекрасной женщине. Верности. Этот вечер был лишь редким эпизодом отдыха в череде других эпизодов, наполненных шумом канонады и звоном шпаг. А странным он был потому что, по-хорошему, Наваррцу нечего было делать в Амбуазе, покинутом блестящим двором, уснувшем в разорванной паутине прежних грязных интриг. Или почти нечего. Потому что что-то, кроме соображений безопасности, все же притянуло сюда Генриха. Быть может то же, что мешало Шико захмелеть и забыться. Слышался смех, соратники Генриха шумно хвалились своими подвигами в последнем бою. Девица, сидевшая на подушке в ногах Наваррца, расстегнула лиф и с бесстыжей непосредственностью обнажила перед ним нежные перси. Темные глаза гасконца затуманились, поплыли. Похоть. Нечто настолько же здоровое, как запах чеснока и пота. Так не похоже на изысканный порок того, кого эти стены запомнили мечтательным юношей, еще верившим, что и ему удастся удержаться в заранее определенных рамках. Шико допил восьмой бокал и потихоньку пошел прочь. Из покоев чопорной Екатерины, святотатственно освещенном слишком яркими огнями, он проследовал через небольшие холодные комнаты в галерею. Он чувствовал себя маленьким и жалким, отвыкший от высоких аркадных сводов и стройной величественности колонн, так как его новый повелитель, казалось, не столько в силу обстоятельств ведет кочевой образ жизни, но подчиняясь своей неугомонной натуре. Шут пересек утопавший во мраке Зал Совета, направив стопы к террасам. Там было светло даже ночью, потому что белый камень мягко сиял в лунном свете. Шико облокотился о перила. Выпитое вино потихоньку давало о себе знать и нагоняло на воспоминания, выныривавшие из прошлого, как ночные бабочки, попадавшие яркими крылышками в бледные световые полосы. *** Сюда же он забрел ясным полднем лет тридцать тому назад. Ему шел двадцать первый год. Был тогда Шико веселым молодым человеком, чьи предки боготворили своих королей и мечтали хотя бы раз в жизни одного из них увидеть. Некоторым счастливилось и, сами умирая от голода, они отдавали Владыкам Французского королевства последнюю травинку, выросшую на скудной земле, удобренной костями предыдущих поколений вечно голодных, грязных крестьян. Но дед по схожей цене сумел приобрести дворянский титул и небольшой замок и, связавшись с нужными людьми, добился чести для своих сыновей лицезреть королей практически без передышки. А вскоре и Шико обратил на себя внимание болезненного юного Валуа, который оказался мало похож на полубога, но испытывал к отпрыску сомнительного дворянчика некоторую симпатию, каковую люди с больной психикой питают к тем, кто здоров душевно и абсолютно безопасен, вроде скачущих по псарне резвых псов. Шико же, угождая государю, выслушивая наставления отца о том, что должен боготворить помазанника божьего и служить не щадя живота своего, не переставал дивиться: каким же шутником должен быть Господь, чтобы отдавать земную власть в руки тщедушных малолетних правителей с очевидной склонностью к садизму. Своими рассуждениями юноша не делился даже с отцом, ибо в детстве был неоднократно порот за вопросы, которые задавать «не положено», а от мыслей к ним приближавшим следовало бежать, как от чумы и молиться, бия поклоны, пока от усердия не пройдет опасная блажь. Веселый молодой человек вскоре заметил, что никакие поклоны не помогают управляться с природной наблюдательностью, зато смех разбивает противоречия и неразбериху в прах, отчего нрав Шико стал еще беспечнее. Какие мысли посещали голову отца, юноша не знал. Но тот был большим чудаком: поочередно богохульствовал и молился, сначала резал католиков, потом с не меньшим воодушевлением гугенотов, выгодно менял господ и всегда бывал уверен в собственной непогрешимости... И усвоил юноша главный принцип – служить годится лишь себе, покуда недосуг Господу, с равным рвением насылающему беды на головы, как праведников, так и грешников, уследить за последствиями всех своих шуток. И мир Шико виделся пестрым балаганом, где благое легко обращается в злое, святое - в грешное, жизнь - в смерть, слуги - в господ и всюду-всюду, смешиваясь с вином, течет кровь под лязг шпаг, звон бокалов, хохот гулящих девок и нежный лепет младенцев. Предавался ли Шико в то утро подобным мыслям или каким-то другим, да и как забрел на террасу, куда бы его не следовало пустить камердинеру, он сейчас не мог вспомнить. Поручение Карла загнало его в Амбуаз, полупустой, потому что двор был в изнеженном Шенонсо и только младшие дети паслись здесь на травке среди нянек обоего пола. Как бы там ни было, но именно здесь он увидел изящное маленькое существо, меланхолично передвигавшее длинные стройные ноги. Шико решил, что ребенок, судя по изяществу и грации – девочка. Уж не Маргарита ли Валуа? Но почему одета, как мальчик? Дитя повернуло голову в мягких черных кудряшках и уставилось на Шико. Тот замер, завороженный. Причины на то были. Шико не мог определить пол видения: очень красивый ребенок с тонкими чертами лица, кожей на вид нежнее лепестков розы, с большими серьезными карими глазами, имевшими странное выражение: печальное и восторженное. Прекрасное создание будто бы прислушивалось к чему-то в глубине себя, источая флюиды радости, но тут же, не находя гармонии между внешним и внутренним, печалилось, чтобы привлеченное новым узором, щербинкой на камне, белым барельефом стены или золотистым ободом деревянной рамы возрадоваться вновь. «Что за чудеса?» – спросил себя Шико. «Не сошло ли это дитя с неба? Не может быть, чтобы это был кто-то из Валуа». В последнем Шико вопреки логике сомневался, потому что все известные ему члены королевской семьи утверждали его в мысли о царившем в земной юдоли хаосе: королева-мать казалась ему уродливой, хотя и умной женщиной, она пугала, подобная ядовитому скорпиону. У Карла один за другим следовали припадки животной агрессии, отчего болезненный ребенок делался безобразным. Маргариту Валуа ему еще не удавалось увидеть. Тут отец утверждал, что девочка вырастет красавицей. Зато недавно умерший Франсуа представлял собой жалкое зрелище, как хилостью тела, так и слабостью духа. Но чем ближе подходил к нему ребенок, тем яснее Шико убеждался в том, что перед ним все же мальчик и, если не обращать внимания на врожденную грацию и скользящую легкую походку, то можно было заметить, что чертами лица малыш напоминает Карла. Еще одна шутка: тот же нос, рот, подбородок, но все вместе давало совершено иной, обворожительный облик. Итак, перед ним Месье, герцог Анжуйский, понял Шико, испытывая волнение. Его поручение не предполагало близкого общения с младшими королевскими отпрысками, да и сыт он по горло был этими Валуа. Он хотел ускользнуть, но ребенок его заметил и остановил одним взглядом, в котором Шико застыл, как жук, угодивший в каплю янтаря. - А ты кто? – спросил его мелодичный голосок. - Ясельничий его светлости маркиза Буаси, Месье, - почтительно склонив голову, сказал Шико. Мальчик удивленно приподнял брови. Без намека на надменность, свойственную Карлу. Простой, естественный жест. - Я тебя здесь еще не видел? – спросил он. Шико улыбнулся. Что ж, наблюдательность его не подвела. Итак, он имеет честь говорить с наследником престола, покамест Карл не обзаведется сыном, а в последнее уже тогда мало кому верилось. - Я здесь случайно. Его величество просил найти одну вещь. - А… - меланхолично отозвался маленький принц. – Я тоже ищу. Но не вещь, а Генриха. - Генриха? – спросил Шико, припоминая. Кажется, здесь гостил сын Жанны Д`Альбре . - Да. Жуанвиля. Шико припомнил. Жуанвиль – младший Гиз. Племянник знаменитого Франсуа де Гиза, грозы семейства Валуа. - О, так под этой крышей потерялось два Генриха*? – спросил он с улыбкой. - Да. Есть еще кузен, - мальчик впервые состроил надменную гримасу, на миг действительно став похожим на Карла. Но уже через мгновение ему вернулось кроткое, исполненное меланхоличной величественности выражение. - А того Генриха вы нашли, Месье? - Да. Очень быстро. Он был в саду. - Так может и вторая ваша пропажа в саду? - Нет. Я там обыскал каждый куст. А в конюшню бы его не пустили. Туда только меня пускают. - И давно вы его ищите? - Очень. Я устал. - Так бросьте это дело. Он сам найдется к обеду. - Нет. Я должен его найти. Иначе он… - Он «что»? - Ничего. - Простите, Месье, мне пора идти. - А вы нашли то, что искали? - Да, - улыбнулся Шико. Он и в самом деле нашел оставленную Карлом в конюшне шпору, которую юному королю непременно хотелось видеть с утра. Шико был уверен, что когда он вернется со шпорой в Шенонсо, его находка уже будет неактуальной. Раздражительный ребенок еще найдет из-за чего портить людям нервы. Он оглядел герцога Анжуйского, или Анжу, как его тогда называли, собираясь уходить. В отличие от Карла этот малый не вызывал у него обычной антипатии к надутым аристократам вообще и королям в частности. Малыш держался с непринужденностью ангела. От грусти в его ясных глазах у Шико непроизвольно сжалось сердце. - А здесь вы все осмотрели? – решил спросить он. Почему-то ему взбрело в голову, что Месье обижают принцы. - Да. И не по одному разу, - печально подтвердил мальчик. Но очаровательное мерцание в его глазах окончательно заменилось затравленным выражением. Так бывает, когда человек догадывается, что над ним смеются, но не может разгадать, в чем подвох. Тут в голову Шико пришла одна мысль. Он перелез через перила, прошел по краю террасы, заглянул во внутренний дворик, а затем ловко вскарабкался на химеру, служившую для того, чтобы отводить с прогулочной площадки дождевые воды. Месье скрылся из виду, а Шико, обнимая каменное чудище, на всякий случай прикидывал расстояние до земли. Вскоре показалась голова мальчика. Прекрасные глаза герцога оживленно сияли. - О! Так он мог спрятаться на одной из химер. Ему это по силам! – Малыш и сам не понимал, насколько верную высказал мысль. Жуанвиль, впоследствии Генрих де Гиз оказался большим специалистом по химерам. Но тогда Шико не придал фразе значения. Он только внимательно посмотрел на Месье. Возможно, принцу из семейства Гизов и по силам было исполнять сложные кульбиты, но не наследнику Валуа. Бросалась в глаза девичья хрупкость ребенка. Шико почувствовал беспокойство. Тут, к его удивлению, смело блеснув глазами, Месье перелез через перила и забрался на соседний желоб-химеру. Он хорошо владел телом, но покачнулся, пытаясь пристроится так, чтобы его не было видно с террасы. Шико забрался обратно на край стены и силой стащил мальчика с опасной игрушки. Он готовился к истерике, такой привычной для маленьких Валуа. Но, странно, ребенок совсем не выглядел рассерженным. Не выглядел он и испуганным. Его щеки разгорелись, как у маленького воина. Шико не мог им налюбоваться, что, судя по реакции Месье, было тому привычно. - Вот что. Я сейчас обегу вокруг замка и найду вам вашего Генриха. Свисну. Тут и вы появитесь. Выйдет, что это вы его нашли. - Я сам его найду, - сказал Месье, вставая во весь рост и опасно раскачиваясь на краю. Шико стало не по себе. Восхищенный очевидной смелостью малыша, очарованный этим, так мало сочетавшимся с девчоночьей внешностью качеством, он поднял мальчика на руки и перенес обратно на террасу. - Я бы не упал! – возмутился Месье. Но никаких угроз не выкрикивал, хотя Шико был готов к фирменной падучей. - Это опасно. Считайте, что вы его уже нашли. Так и скажите ему, когда он явится к обеду, что видели его за террасой, но не охота было карабкаться по стене, как обезьянка. Ведь другой Генрих никого не ищет? Где он? - У пруда. Я его нашел, а он остался ловить карпов. - Вот. Видите, Месье, один из вашей компании определенно проявляет благоразумие. Вот и вы – будьте хитрее. Некоторое время ребенок стоял и смотрел на Шико снизу вверх, что-то про себя прикидывая. Потом кивнул. Улыбнулся. - Я так и сделаю. А вы… Останетесь со мной? Шико задумался. Этот не от мира сего красивый ребенок ему нравился. Хотя что-то неправильное, трагическое таилось за его чрезмерно утонченной внешностью. Что-то беспокоило Шико, когда он заглядывал в загоравшиеся и гаснувшие глаза.
Постепенно Карл потерял к нему интерес, раздраженный недостаточной почтительностью низкородного слуги, утомленный его шутками. Тогда-то Шико и вспомнил о Месье.
Старому шуту показалось, что одна из подлетевших к нему бабочек скорчила уродливую мину. Он поманил ее длинным крючковатым пальцем. «Ну давайте, летите все сюда. Покажите свои истинные морды, - прошептал Шико. – Куда вы там упрятали моего Подлого Ирода?» - Эй, ты чертей гоняешь? – раздался рядом с ним веселый голос. Шико повернул голову. Перед ним стоял Наваррец, показавшийся шуту трезвым, как борзая Екатерины Медичи. - Нет. Химер. Предлагали мне с ними станцевать. Да я им не дался. - Химер? – Наваррец удивленно огляделся. – Нет никаких химер. Да и зачем тебе? Вон у нас Эстер или хоть Луиза. С удовольствием с тобой потанцуют. Шико отшатнулся, закрывшись руками, будто в испуге. - Нет уж. Девицы по твоей части. Да и куда я им? Не умею я с девицами. Мой первый король гнал их от себя, на тебя же они налетают, как на мед. Чур меня! Чур! Уж мне привычней с химерами! Генрих Наваррский приобнял Шико, так как тот опасно приблизился к краю, а в его способности держать равновесие он сомневался. Сказал с улыбкой: - Да полно, мой друг. Не гнушался наш Генрих и женского общества. Те же, чью компанию он предпочитал, обладали завидной смелостью. Вот бы мне таких эскадрон. - Э нет, сир. Я не из того эскадрона, - заметил Шико, которого смущали не столько королевские объятья, сколько резкий запах чеснока. Генрих рассмеялся, отпуская Шико. - Но ведь они любили его. Как и ты, мой друг. Шико отвернулся, сделав вид, что снова отмахивается от бабочки.
Между молодым гасконцем и Месье как-то исподволь, незаметно развились дружеские отношения. Слишком искренние для среды, в которой они вращались. Возможно, дело было в том, что ровным счетом ни одной из противодействующих друг другу партий, яростно рвавших государство на части, не приходило в голову придавать значение привязанности наследника престола к отпрыску захудалого рода, почти простолюдину.
Их дружбе способствовал мягкий характер Генриха, его умение отличать хорошую шутку от оскорбления, страсть ко всему неординарному, талантливому и блестящему, а также веселый нрав Шико. Остроумие юный герцог ценил не меньше внешней красоты, что добавляло ему веса в глазах старшего друга.
А вот любовь Генриха к «прекрасному» беспокоила Шико. Он приглядывался к своему маленькому господину, которого в шутку привык называть «сынок» и давать другие клички, выдававшие как его снисходительность, так и нежность. Но долгое время опасения гасконца, к счастью, не оправдывались. Ну и что, что Генрих предпочитал общество камеристок матери? Зато души не чаял в сорванце Жуанвиле. Правда что, этот крепкий блондинчик был весьма хорош собой…
Но второй Генрих сам на некоторое время ушел со сцены, находившейся под зорким надзором Шико. Чтобы связать Екатерине Медичи руки Гизы планировали взять маленького Валуа под свою опеку. Осенью 1561 года их план едва не удался благодаря привязанности Месье к своему белокурому другу, который взялся уговаривать его устроить романтичный побег, так чтобы жить без уроков и наставлений ученого Амио. Боявшийся мать, пуще грома и молний, герцог, тем не менее, слушал соблазнительные уговоры внимательно, и романтичная натура едва не подвела его, дав заманить в ловушку.
Единственным человеком, которому с перспективой волнующего приключения поделился Генрих, был его уже тогда бессменный наперсник Шико. Гасконец незамедлительно выдал воспитанника одному из камердинеров, потребовав, чтобы тот все честь «раскрытия заговора» взял на себя…
***
К радости и гордости гасконца мальчик, которому при крещении было дано имя «Александр» начал взрослую жизнь с громогласных подвигов. Как и его великий тезка уже в шестнадцать лет он блистал полководческим талантом. Он побил гугенотов при Жарнаке и Монконтуре. Его славил Париж, в него влюблялись дамы, например госпожа Монпасье, которую Генрих опрометчиво отвергнул и которая в дальнейшем преследовала его со щелкающими ножницами**, как во сне, так и наяву… За ним часто следили и мужские глаза. Было в нем нечто, что заставляло серьезных мужей как-то уж слишком подробно останавливаться на описании приятной внешности юного героя. Его лик пытались запечатлеть художники, но, по признанию знавших Генриха людей, безуспешно. Только тонкие черты, странное томное выражение лица, но ни намека на то, из-за чего от него теряли голову впечатлительные натуры обоего пола.
К счастью, поползшие было слухи по поводу причуд Генриха: на такой-то праздник слишком ярко оделся (и что? все аристократы одеваются ярко), вдел огромную серьгу в ухо (многие господа носят серьги), явился на празднества в честь свадьбы сестры в женском платье… - утихли, не успев распространиться. Герцог влюбился.
В женщину. Марию Клевскую.
Где-то там, среди конусов терна, чьи верхушки едва видели старые глаза шута, его, тогда молодые глаза, могли любоваться трогательным зрелищем – коленопреклоненный герцог Анжуйский читает стихи даме своего чрезмерно нежного для мужчины сердца и ничем в этом порыве не отличается от обычных влюбленных юношей. Разве только пышной роскошью одежд, благовоньями и женской красотой лица, еще обрамленного чарующими кудрями. Но пусть властный огонек горел скорее в глазах Марии, чем в глазах Генриха, становившегося в ее обществе нежным, как ягненок, зато сам герцог чувствовал себя мужчиной. И даже Шико облегченно вздохнул, отогнав от себя тревожные мысли. И ворковали голубки среди розовых кустов и с улыбкой, полной в равной степени понимания и зависти смотрел им в след белокурый красавец Генрих де Гиз. Этот странный малый сумел вновь заморочить Месье голову, попытался сблизиться и даже прикинулся другом, прикрывая неугодные двору свидания. Мастер интриг, бывший на легкой ноге со всеми возможными химерами, он верил в них сам, умел убедить всех прочих в том, чего никогда не и было и что измыслил его изощренный ум, но все его старания оказались напрасны. Герцог Анжуйский не смог помочь ему с сестрой, всему вымышленному предпочитавшей реальность, не обделявшую род Валуа приключениями. Маргарита отвергла поклонника, будучи к тому времени уже связанной с Навварцем узами брака.
Шико очнулся от нахлынувших воспоминаний и посмотрел на Генриха Наваррского, все еще недурного собой, хотя и поседевшего. Как знать, если бы он сразу выбрал своим повелителем этого жизнерадостного умного человека, была бы спокойней его молодость? Наваррец молчал, по-видимости, тоже погрузившись в воспоминания.
«Они любили его», - сказал он только что. Шико понимал, что это не было насмешкой. Возлюбленные Генриха платили за свою любовь к нему смертью. Быть может, традицию положила Мария Клевская? Их любовь продолжалась недолго. Спустя чуть больше года возлюбленная, тогда уже короля Польши, умерла родами. Нет, не дитя Генриха свело ее в могилу, а плод безобразного Конде, за которого против воли она была выдана замуж. Обычная партия. Генрих и сам не мог рассчитывать на то, чтобы делать что-то по собственной воле. С младенчества прилюдно рождавшиеся и делавшие первые шаги принцы приучались занимать свое место на политической доске, и горе тем, кто вырывался за пределы клетки. И не было фигуры уязвимее короля. То же, что от несвободы страдали и отпрыски аристократических семейств, лишь приближало их к принцам крови, и должно было им льстить. Возможно, некоторые из них неблагодарно роптали, но в данном случае воле, продиктованной «интересами государства» ни Генриху, ни Марии не пришло в голову противиться. Маргариту, из-за любви к которой до конца его дней кровоточило сердце Генриха де Гиза, выдавали за Наваррца в слезах. Генрих Валуа тоже плакал и молил мать «что-нибудь придумать». В результате чего и был отправлен ревнивой властительницей царствовать в Польшу, что ему следовало воспринимать за честь. За честь Марии следовало принимать ухаживания старого супруга…
В Польше было холодно, языка он не знал, его потуги править натыкались на неповиновение и непонимание. Он старался. Честно старался, потому что иначе не умел, но его снедала тоска по Марии. В итоге, он сбежал, впервые переступив пределы клетки. Его не то чтобы не ждали, но только были несколько ошарашены. И не решались сказать о смерти Клевской. Что выкинет эксцентричный Валуа? Письмо, извещавшее о несчастье, положили среди деловых бумаг. А потом смотрели, как, тогда уже король Франции и только по совместительству Польши, катается по полу, воя от боли. Все молчали, испытывая брезгливое недоумение. Только Шико утирал пот и слезы с его лица, когда решался приблизиться. Придворные, для которых короли денно и нощно поневоле разыгрывали представления, устали от слишком затянувшейся трагедии. Король тосковал, плакал, страдал. И если, как принцу, ему удавалось хотя бы изредка побыть наедине с собой, то теперь от самого пробуждения и принятия пищи, до испражнений и непроизвольно текущих по щекам слез, стонов, которые невозможно сдерживать бесконечно – он был на виду. Наблюдаемый, оцениваемый, порицаемый. Нежный, с утонченной двуполой душой, впечатлительный и нервный Генрих никак не мог понять, почему его страдания вызывают отвращение у приближенных, даже у матери, так его любившей. От него требовали быть героем – он был. От него требовали ухаживать за английской девственницей Елизаветой – ухаживал, преодолевая страх перед женщиной, годящейся ему в матери. Занять польский трон? Так далеко от родного Парижа… Но он сделал все, что должен был и им были довольны, покамест не сбежал. И вот судьба отняла у него любовь, женщину, которая оберегала его от него самого. И с обнаженной душой, всеми презираемый, все еще прекрасный юный король метался по роскошным покоям, горюя, как турецкая вдова.
Когда, утомленные наскучившим репертуаром, придворные в кои-то веки оставили их вдвоем, Шико подошел к распростертому на полу Генриху, осторожно приподнял и пристроил его голову к себе на колени.
- Кто здесь?! – вскричал Генрих, открывая мутные глаза.
- Всего лишь я, сир. Один из ваших уцелевших подданных. Остальных вы изволили утопить в слезах.
- Ах, Шико, - прошептал молодой человек, наконец узнавая старого друга. – Как же мне не проливать слез? Им не угодить, что бы я ни делал. Я смеюсь – они злятся, я тоскую – они мной недовольны.
- А ты не угождай. Поступай, как положено королю, то есть так, как ты сам считаешь нужным для блага Франции.
- Они все рано не поймут. Будут плести интриги, говорить гадости, - шептал несчастный король.
- Что ж. Ты дал им время понять. Теперь делай то, что велит тебе твое огромное сердце, сынок. Найдется человек, который одобрит. Вот я, например. Считай, что я тебя благословляю на великие свершения. С моей помощью ты перевернешь с ног на голову все французское королевство.
- Ах, шут. Тебе бы только зубоскалить.
- Да, я шут. Но разрази меня гром, чтобы я поменялся хотя бы с одним принцем. Скулы сводит от жалости, глядя на ваши старания сделать хоть один самостоятельный шаг. Я же иду, куда хочу, и мне нет дела, смеются ли вместе со мной те, кто не понимает моих шуток, - гордо ответствовал Шико.
Наверное, это был тот редкий случай, когда гасконец говорил серьезно. К его беспокойству это явление имело последствия. Генрих сел на полу, глядя в глаза единственного друга ставшими вдруг сухими и вполне по-здоровому заблестевшими глазами.
- Пожалуй, ты прав, мой друг, - произнес задумчиво Генрих. – Я потратил чертовски много времени, пытаясь им понравиться. Что ж… Теперь пусть они мне стараются прийтись по вкусу.
Шико молчал. С тревогой он смотрел на молодого короля, все еще прекрасного, но уже с начавшими редеть волосами, тонкими горестными черточками у изящных губ.
Он нисколько не был удивлен, когда нашел своего царственного подопечного среди танцующих в огнях фейерверка господ. Генрих был в женском платье, крикливо накрашенный, с непотребно обнаженной, не по-мужски соблазнительной гладкой грудью… Он отвел глаза, печально вздохнув. Что ж… Если только так можно спасти возлюбленного повелителя от безумия и заставить забыть о Марии, то и это средство сгодится. *** - Во всяком случае, они были ему беззаветно преданы, - сказал вдруг вышедший из задумчивости Наваррец. – А все эти слухи… Думаю, не имели они под собой твердой основы. Валуа просто любил позлить тех, кто был к нему враждебно настроен. Правда что, способ он выбрал сомнительный…
Он говорил будто бы себе под нос, но Шико понимал, что Наваррец, хлебнувший вина, был бы не против разрешить для себя одну давно мучавшую не его одного загадку. Теперь он оценивающе следил за Шико, прикидывая достаточно ли тот пьян, чтобы проболтаться.
- Ему следовало быть менее привлекательным. Тогда бы люди с головой поняли бы, что он над ними потешается. А так…
- Вышло, что потешались над ним. Да, сын мой. Опасное это дело носить платье. У женщин на это вся смелость уходит. Вот они и не участвуют в войнах, - глубокомысленно изрек Шико.
Наваррец улыбнулся. Он тепло относился к Генриху Валуа, несмотря на возникавшие между кузенами недоразумения, но он не был бы гасконцем, если бы его не гложило любопытство. Однако всерьез «пытать» Шико он, конечно, не собирался. Лишь, чтобы легкомысленная атмосфера угасающего вечера не развеялась до того, как голова коснется свернутого кулем плаща, он бросил еще один пробный камешек.
- К тому же все они отличались не только мужской красотой, но и мужеством. Да и сам Генрих казался изнеженным только с виду. Все, у кого хорошая память, помнят подвиги его юности. Не удивительно, что к нему тянуло самых ярких представителей дворянства….
- О, да, - согласился Шико. – Да так тянуло, что за уши было не оторвать.
- … и не удивительно, что они ревниво служили своему королю…
- Было такое. Иной вечер ему самому не доставалось помады, так рвались успеть напомадиться, да пожирнее товарищей по ратным подвигам.
На сей раз Генрих рассмеялся, успокоенный улыбавшимися глазами шута. Шико с сожалением заметил, что хмель, который возымел было свое действие, начал проходить. Следовало выпить еще вина и уж тогда уснуть мертвецким сном.
- Пойдем спать, друг мой, - поддержал его Наваррец.
Вместе они вновь вступили в галерею. В одной из маленьких опочивален, аккурат на кровати Екатерины Медичи старый шут и устроился спать.
Ему снился сон, навеянный нескромными намеками Наваррца: Генрих, сидя на кровати в соседней спальне, гладит по светлым волосам коленопреклоненного Келюса. Рядом, на бархатных подушках расположились Сен-Люк и одноглазый красавец Можирон. О Шико никто, как обычно, не помнит. Светлые глаза Келюса горят сладострастным огнем. Король с удовольствием гладит его щеки тыльной стороной алебастровой надушенной ладони. Пока он и сам не знает, к чему это приведет. Шутить он научился у шута, но королевское достоинство не позволяет ему отдать свою царственную особу во власть изнывающего от желания мальчишки. Однако Келюс видит в нем не только своего короля. Он так ласкает изнеженное гибкое тело влюбленным взглядом, что все присутствующие едва дышат от охватывающего их жара. Шико следит за событиями, только повинуясь долгу. Ему хочется сбежать, поискать тенечек и забыться там, в обнимку с прохладным бургундским. Можирон перехватывает инициативу. Он потерял свой глаз в битве, что, нисколько не испортив его лица, выдает в нем бешеную смелость. Ревниво следя за Келюсом, в отчаянии, что король ласкает не его, он начинает целовать узкие ступни объекта своей страсти. Оживляется Сен-люк, впоследствии старавшийся стереть из памяти тот вечер, как часто случается с отвергнутыми возлюбленными. Но тогда он жаждал Генриха не меньше своих соперников и не задумывался о постыдности своих притязаний. Сен-Люк осторожно, на локтях подползает к Генриху и с приглушенным стоном стягивает с его гладких плеч бархат. Поцелуи Можирона все откровеннее, будто в безумии он продвигается выше, туда, где надушенную кожу едва прикрывает бесполезный халат. Шико кусает губы, заметив, что Генрих вздрагивает. На миг их взгляды встречаются, и, наверное, о помощи кричат большие глаза, в которых, вспыхивая, гаснут давно замеченные гасконцем таинственные искры. Шико насмешливо жмурится, не двигаясь с места. «Нет, Генрике, в эту западню ты забрался сам. Прошли те времена, когда я мог самовольно пресекать твои сумасбродства». Шут поворачивается, не желая следовать нездоровой привычке двора – следить глазами за каждым вздохом и движением королей, включая эротические конвульсии. Он слышит протяжный тихий полу-вздох полу-вскрик и успевает повернуть голову, повинуясь инстинкту защищать это недоразумение, в котором единственном видит своего короля. Но беспокойство напрасно. Просто Генрих перестарался, дразня своих львят, и теперь барахтается в их объятиях, раздеваемый с поспешностью, грозящей ущербом дорогим тканям благоухающего облачения. Шико приходится остаться. Потому что почти всерьез он опасается, что обезумевшие от страсти мальчишки разорвут государя на части. Он уже поет упокой мужской чести Генриха, когда, почерпнув силу в его взгляде, тот находит в себе силы вырваться из ласково терзающих его рук, навалиться на одного из воинственных амуров и оседлать ему спину. Келюс пытается бороться, потом пронзительно кричит… Можирон, когда первый счастливец, удостоившейся королевской любви, отползает в сторону с лицом, залитым слезами, но блаженно улыбающимся, пользуется минутным замешательством довольного Генриха, который уже не сопротивляется, позволяя измазать себя маслом там, где желают его взбунтовавшиеся любовники.
«Ей вы там, если король не сможет завтра ходить и достойно предстать перед Лигой, все то же самое Гизы сделают с вами, но не рассчитывайте на духи и помаду!» - кричит Шико.
Развратники смеются, вместе с Генрихом, которому, даром, что самому старшему из них, нет и тридцати лет…
«Чур меня, чур, бесстыдники!» - шепчет, ворочаясь Шико, но и другие его сны также не отличаются целомудрием, и он устает им противиться.
Солнечный луч проник в опочивальню. Осветил деревянные, расписанные мелким узором балки, гобелены на стенах с изображением прекрасных нимф и сказочных животных - совсем не унылые, как казалось вечером.
Старый шут улыбался. Разгулявшееся по жилам вино дало неожиданный результат: все ночь он любовался счастливым Генрихом, и его ничуть не смущало, что ласкающие изнеженное тело его повелителя руки были преимущественно мужскими.
Его король бывал счастлив. Пусть и по-своему. Вопреки всяким заговорам, химерам, и жестокой серьезности тех, кто в химер верил. Генрих же верил в любовь и только ее ценил выше всяких сокровищ. Кто сказал, что это непозволительная роскошь для короля Франции?
Не Шико. ---- • *Имя «Генрих» последний Валуа получил при конфирмации, то есть лет в 14 • **Хотела постричь Генриха Валуа в монахи
Освежаю темку. Уважаемые авторы. Мы по-прежнему ждем ваших историй. Все условия в силе. Время не ограничено (администрация готова и легко подождет хотя бы и год до окончания сей маленькой авантюры), но будьте милосерднее к авторам, которые выложили свои миниатюры до вас. И еще раз попрошу обратить внимание на следующее: форум ищет новичков, поэтому, возможно, вы получили приглашение. Но форуму нужны Авторы со здоровой, адекватной самооценкой (некоторое их количество имеется на форуме и также принимает участие в конкурсе на равных условиях). Если вы при жизни поставили себе памятник – вам не к нам. Если у вас болезненный страх открытого пространства – спрячьтесь хорошенько и не делайте лишних шагов. Так безопаснее. Если вы идете вперед и на данном этапе вам с нами по пути – добро пожаловать!
Название: Судьба... брат Автор: Нургалиев Владимир Рейтинг: PG Тип: джен Саммари: рассказ на тему второй мировой войны
Во всепожирающем огне * Мать моя молилась на дорогу, Чтоб детей ОН спас в беде, И, держались мы спасённые, Во всепожирающем огне. * Теперь, смотрю по сторонам я, Чтоб Христу отдать свой взгляд, И, сравнить, не полукавлю ли, От гордыни - вознеся себя. * Мы, себя, считали кем-то вроде, Первыми из первых в тех рядах, А, теперь, плетёмся на погосты, Тех друзей, кого оставил взгляд. * 26 июля 2007
Паника. Страшная вещь. Хоть в начале, хоть в середине - конце войны. Это психоз толпы. Который передаётся каждому, кто под него попадает. Было это уже в победном сорок пятом - под Берлином. Генерал стоял на середине моста через канал, стреляя из пистолета по бегущей толпе паникёров. Падали убитые, но это никого не останавливало. Обезумевшая толпа продолжала в панике бежать через мост. Наконец, генерал узнал одного из бегущих и крикнул ему: "Стой (фамилия) - застрелю". Тот остановился. Это на секунду вызвало замешательство у остальных. Их отрезвление. Бегущие остановились. Страх окружения - теперь был преодолён другим страхом - быть убитым своим. На этом стрельба закончилась. Порядок удалось восстановить и вернуть бойцов назад. Тревога оказалась ложной. Никакого окружения не было. Но, видимо, от судьбы не уйти. В ближайшем бою, не застреленный генералом боец погиб.
9 мая
Опять про войну сериалы, О том, как горела земля, Солдат умирал защищая, Свой дом от злого врага.
Усеяны нивы костями, Своими - отчасти врагов, Лежат под землёю солдаты, Уснувши на веки веков.
Но всех одолели герои, И, выбили зубы врагам, Гордыми вышли на волю, Свободу почуяв опять.
Гулагов застенки и пытки, Бояться устал наш народ, И, думал о небе он синем, Где жизни свободной полёт.
Война была не простая, Молчат ветераны уже, А, правды, так и не знаем, О днях обожжённых в огне.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 29
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
Председатель (вне игры)
Захватывает. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума